Прогулки по лезвию
Шрифт:
У печи стоял дед и, притопывая разбитым валенком, делал вид, что считает деньги, хотя они у него были десять раз пересчитаны. Серая застиранная рубаха навыпуск была на нем застегнута на все пуговицы, отчего казалось, что все в этом деде снизу вверх сужается, сужается и выклинивается продолговатой головой с острым затылком.
– Слышь, - окликнул старик, поправляя на носу очки, - у тебя случаем родственников в Венгрии нету?
– Нет, а что?
– Знавал я там одну во время войны. Копия ты!
– Дед сунул деньги в пухлый, как мешок, карман брюк и добавил: - А вот ежели
– Старик покрутил хвостом авоськи.
– За что?
– улыбнулась Наталья.
– За то, что лежать тебе надо, а не разгуливать.
– Дед погрозил кривым пальцем и ушел.
Потом Наталья ходила смотреть, как старуха доит корову. Послушала незлой бабкин матерок в адрес нервной Вербы, вспомнила свой дом, свою бабушку и свою рыжую Дашку. Потом вышла за ворота, села на бревнышко. День обещал быть тихим и теплым, и Наталья подумала: "Хорошо, что осталась". Ей казалось, болезнь ослабевает, безвозвратно уходит, и состояние детской осенней грусти было приятным - до чего ж хорошо так сидеть на бревне, на краю деревеньки Якимовки, смотреть на реку и думать, что ты всеми забыта и брошена. Теперь-то уж точно все заметят, что ты и забытая, и брошенная. Там, на базе, это заметят и сделают соответствующие выводы.
Хотелось продлить свое состояние, греться на солнце и смотреть на остекленевшую речку - куда она течет?
Но ещё хотелось выпить чуть-чуть, ребята оставили ей "эликсир", а деду бутылку водки, которую он тут же спрятал в уголок за икону.
Наталья выпила стопку с "каплями"
и легла. Ночью у неё начался сильный жар. Она стонала, бредила, говорила о каком-то золоте, которое ей совсем не нужно. Ей мерещилось, что рядом стоит тот страшный старик.
Старуха проснулась и до утра уже не ложилась. Заварила земляничных листьев, добавила малины и каких-то капель, хранящихся под замком от деда, и поила этим лекарством Наталью через каждый час.
Следующий день Наталья лежала с пониженной температурой, то спала, то дремала, её будил дед и предлагал бульон из чьих-то, как он выражался, мозгов. Наталья отказывалась и только пила бабкин отвар. Дед тоже его пил "на всякий пожарный", деду хотелось поговорить.
– Я знаю, - говорил он, стоя у печки, пряча папиросу за спину, - никакая у тебя не простуда. Я-то знаю...
– А что же?
– вяло спрашивала Наталья. Дед загадочно ухмылялся и спрашивал в свою очередь:
– Чего это ты о золоте-то в горячке вспоминала? Кто это тебе золотишко-то предлагал, мужик, что ль, какой? Совратитель?
– Совратитель, - горько усмехалась Наталья.
– Где вы теперь таких встретите, чтобы золотом совращали?
– Может, в вашей спедиции?
– неуверенно говорил дед.
– В экспедиции... Там нищета, как и везде... Ох Господи...
– Худо, что ли?
– тревожился дед.
– Голова раскалывается.
– Так то давление. Хошь, поправлю?
– Дед, мимоходом крестясь, направлялся в красный угол, доставал из-за иконы остатки водки.
– Давай, девка, по пробирочке.
– Нет-нет, не могу...
– Значит, не давление, -
– А у меня вот давление.
Старуха вернулась из села с мешком хлеба. Дед сноровисто вскипятил самовар, втихую ещё раз приложился к бутылке и сел с бабкой пить чай. Та рассказывала последние новости:
– В Архангельске сняли кавказца с поезда. А у него чемоданище, что сундук моей покойной матушки. Ну, открыли ево, думали, деньги там или оружие... А оттель - вот такие вот крысищи! Что наша Мурка. И все с чумой, с холерой, со спидой! Во че они нам готовят! А французы. Дак те хочут хряпнуть атомную бонбу под землей, на том конце света. Чтобы, значит, заряд в землю ушел и вылетел где-нибудь тут, у нас, значит, под Архангельском. А?
– Ничего тут не вылетит, - вроде бы с некоторым разочарованием сказал дед и повторил убежденно: - У нас ничего никогда не вылетит. Свет, вон, четверть века обещают подвести, а на деле ждут, когда мы загнемся.
– А в районе объявились грабители, - продолжала старуха.
– Ограбили зубного техника, снасильничали и скрылись.
– Во!
– сказал дед.
– Дожили, мужика даже снасильничали!
– Техник, это так говорят, - пояснила старуха.
– На деле техничка.
– Это дело другое. Много взяли-то?
– Че было, то и забрали. Видать, деньги да золото.
– Бабка не удержалась и взглянула на Наталью.
Та при этом разговоре чувствовала себя так, словно это она грабила зубного техника.
Вечером у неё вновь подскочила температура. И вторую ночь не спала старуха.
– Не надо, Сережа, - говорила Наталья, - не надо мне никакого золота...
– Господи, что ж это делается?
– Бабка крестилась.
– Что ж это золото к ей так прицепилось? Господи, прости её душу грешную.
Страшно было старухе. На дворе разгулялась непогода, ветер с дождем стучал в окна, в какую-то щелку задувало в избу, и лампада в красном углу тревожно мерцала. Мерцал лик чудотворца, а больная все бредила о каком-то Сереже, о золоте, о том, что не хочет обманывать.
Утром бабка ушла пасти Вербу, а дед остался ухаживать за Натальей, кормить её бульоном из чьих-то мозгов. Он допил на кухне вчерашние остатки, появился, встал в дверях, как в раме, довольный, с папироской во рту.
– И вот, значится, - начал он, словно продолжая неоконченную историю, - у меня тоже есть кое-что драгоценное. Мильенов эдак на десять!
Наталья приподнялась на локте и больными несчастными глазами посмотрела на старика.
– Ты, девка, лежи, не трепыхайся.
Незя тебе. Ты слухай меня. Невестка у меня" чуть постарше тебя, годков на осемь. Короче, сопля зеленая. Востроносенькая. Фырь-фырь!
– Дед покрутил бедрами.
– Ну и внук потому востроносенький. У сына-то к тому времени кровь от алкоголя ослабела, потому внук и в её. И вот оне приезжают в июне, уже после похорон, и начинается. "Это мы вот туды поставим, это сюды переставим, а то вон туды перенесем". Короче, загнали нас с бабкой за печку, здесь все вверх дном, иконы временно туды, зеркало сюды... Расположились, живем. Потом начинается. "А что дом? А как дом?