Прогулки по лезвию
Шрифт:
– Что же ты, Максимов, предвидишь?
– Нехорошее сейчас я предвижу, - неуверенно начал шофер.
– Короче, как бы это потоньше выразиться, умерла наша Наталья в этой Якимовке...
Оцепенев, все замолчали. Потом молодой Зуев сказал:
– Я вот дам тебе кружкой по голове!
– Максимов, - мрачно сказал начальник, - ты думаешь, что мелешь?
– Я не думаю, Серега Сергеич, я ощущаю. Вот тут, - Максимов пошевелил пальцами около своих ушей.
Помолчали.
– А вы что, думаете, мне не жалко ее?
– нарушил молчание жалобный голос Максимова.
– И отчего она умерла, по-твоему?
– От малокровия, -
– Я сам поначалу все думал: отчего да отчего? Потом чувствую, от малокровия. Крови у неё в ногах мало. А смерть-то, она такая, с ног забирает. Голова в последнюю очередь отмирает. А у неё ножки-то, Господи! Где там крови-то быть? Вот, спрошу вас, заболел человек, что он делает в первую очередь?
– За бюллетенем идет, - сказал Зуев.
– Ой, молчи лучше. Вот приболел человек, он ещё ничего, может смеяться, книжки листать, пить, курить, но!
– повысил голос Максимов.
– Он уже слег! Он лежит, хорошо это или плохо. Уже ноги того... Ясно?
Начальник партии представил Наталью голую, остывшую, лежащую на дощатом столе в полутемной избе, в какой-то дремучей Якимовке.
Он ворвался в дом как налетчик:
– Где она?
– кричал он.
– Где?
Ах, паразиты!
– ругал он кого-то.
Дед с бабкой, перепуганные насмерть, молча отступили под его натиском в глубь дома. Наконец начальник партии увидел Наталью.
– Жива?
– Он не верил своим глазам.
– Жива...
– Она стояла в дедовых валенках и беззвучно смеялась, сжав губы. Сергей Сергеич обхватил её, поднял, прижимая к себе.
– Жива...
– Валенки один за другим упали на пол.
– Что вы делаете, Сергей Сергеевич?
– сверху вниз спросила Наталья и пояснила онемевшим хозяевам: - Это наш начальник партии.
– Господи, ну и начальник, - качнула головой старуха.
Дед тоже ожил, с суровым видом обошел Сергея Сергеевича и стал вставлять Натальины ноги, повисшие в воздухе, в валенки.
– Для того мы её тут лечили, - ворчал он, - чтобы ты застудил? Ежели ты в своей партии начальник, там и командуй, а тута погодь! А то влетел, человека разул.
Сергей Сергеич, закрыв глаза, прижимался щекой к животу Натальи и ничего не слышал.
– Да поставь ты ее!
– сказал дед и похлопал, как по фанере, по дождевику начальника партии.
– Так.
– Сергей Сергеич опустил Наталью на пол и обратился к старухе: Сколько я вам должен, бабуля?
– Как должен?
– растерялась бабка.
– Чего должен?
– За питание, за лекарства.
– Чего ещё должен-то?
– не понимала старуха, и казалось, что от этого непонимания она вот-вот расплачется.
– Так!
– Эс Эс повернулся к деду.
– Сколько?
– Мильен, - ответил старик, плюнул и ушел за печь.
– А то ишь, сразу и паразиты!
– крикнул он оттуда, окончательно осмелев.
– Может, ты сам паразит со своей партией! Ходют тут, всю землю исковыряли. Пистоны городские!
– Чего это он?
– спросил Сергей Сергеич Наталью.
– А зачем вы нас паразитами обозвали?
– Да не вас. Это я о ребятах. Так, паразиты, дорогу нарисовали, еле нашел. Ну?
– спросил он Наталью.
– Мир?
– Мир, - кивнула она.
Глава 5
В лагере её ждало письмо. Быстро его пробежав, она ушла на берег реки, закурила и уже внимательно прочитала корявое послание бабушки. Та сообщала о том, что неожиданно объявился Блинов, тот бойкий малый, что когда-то скупал у них срубы. Очень интересовался
– Может так быть, что оно в последний раз хочет тебе улыбнуться".
Наталья курила, руки её дрожали.
Этот Блинов, о котором она почти и не вспоминала, вновь разбередил ей душу. Первый мужчина. Первые не забываются... Снова ожили мечты о красивой жизни, о просторной квартире, о даче, о собственной машине.
Но больше всего Наталья мечтала о норковой шубе. Темно-коричневый мех с золотистым отливом. Она представляла: иномарка въезжает в её родную деревню, из машины выходит она, в норковой шубе нараспашку. Под шубой предельно короткая мини-юбка, на голове - песцовая шапка. Она обнимает бабушку, подружек, соседок...
Только так можно вернуться в деревню. Иначе нельзя. И хотя сумасшедший Георгий в тюрьме, все одно возвращаться опозоренной и нищей никак нельзя. Только богатой! Только в норковой шубе. Вмиг будет забыта история с изнасилованием.
С этого дня мысли о новой жизни не давали Наталье покоя. Надо было возвращаться домой, как велел Леонид. Но как? Денег нет, окончательный расчет произойдет лишь в конце полевого сезона, и то, если фирма, на которую работала экспедиция, вовремя пришлет деньги. Во-вторых... То же, что и во-первых: не хотелось возвращаться в деревню в той же одежде, в которой уходила когда-то.
В ответном письме бабушке Наталья просила выслать адрес Блинова.
"Хорошо бы, - писала она, - чтобы он первый мне написал".
Потекли дни томительного ожидания. Прошла неделя, другая, писем ни из дома, ни от Блинова не было, и у Натальи появилась тревожная мысль:
не потеряет ли она в погоне за Жар-птицей все остальное? И Сергея Сергеевича, и работу? Один раз она уже ждала Блинова несколько лет. Не повторится ли та же история?
Лагерь геологов частично сворачивался. Половина сотрудников перебрасывалась в третий район, на восток, чтобы помочь другой партии, не вытягивающей плана. Всем было немного грустно: как-никак пять месяцев сидели в одном садке, по выражению Максимова. Но, помимо грусти, у людей чувствовалась и некоторая приподнятость от предстоящих перемен в их довольно однообразной жизни. Одни ждали встречи с новыми сотрудниками, с новыми местами, другим было интересно, как они теперь заживут в маленьком коллективе. Конечно же, ждали послабления дисциплины, тем более что план сделан, и кое-кто из семейных намеревался улизнуть пораньше домой, другие мечтали о грибах, об охоте, а тот же Максимов мечтал о своем - о том, от чего он и убегал в эти далекие от московских ларьков места.
И вот, когда имущество для перевозки было собрано и отъезжающие находились в "чемоданном" настроении, Наталья и Сергей Сергеевич объявили, что они женятся и в связи с этим отъезд переносится с завтра на послезавтра. А сегодня объявляется банный день и, соответственно, после бани - свадьба. Что тут началось!
Повариха тетя Зина, "боевая" подруга Максимова, прослезилась. И от радости за Наташкино счастье, и тому, что ей самой достался лишний денек побыть с Максимушкой. Над ней не зло посмеялись, и тогда она разрыдалась по-настоящему, вытирала слезы крупной мужской рукой, сплошь покрытой татуировками.