Происшествие
Шрифт:
От огородов к мим бежали на помощь.
Марьям внесли в дом.
Женщины переодели ее в сухое платье. Марьям даже не шевельнулась — она была в глубоком обмороке.
Соседки сновали вокруг нее, растерянные, но с искренним желанием помочь. Сознание несчастья объединило их.
Фаттум вспомнила про флакон одеколона на столе и бросилась за ним в комнату. Со стены на нее смотрел Кемаль. Она так и замерла с рукой, протянутой к его одеколону, рядом с его бритвенным прибором.
Она еще нашла силы сделать два шага до тахты и упала, содрогаясь от рыданий.
XVII
Все
Несколько дней она металась на своем тюфяке в углу, бредила и все время звала Кемаля. Ужасы той ночи преследовали ее.
Жены отца, какие-то незнакомые женщины ни на минуту не отходили от нее, она видела их лица над собой, лица шевелили губами, они что-то говорили, но она не слышала.
И на допросе она ничего не сказала: больше всех на допросе говорил цирюльник Решид:
— Я, — сказал он, — даю показания аллаху! Вообще-то я здесь чужой и положа руку на сердце… — И он положил руку на сердце и долго рассказывал: Гюллю была просватана за племянника Музафер-бея. А смазчик Кемаль позарился на девушку, преследовал ее. Говорил: быть крови, если ее не отдадут за него, посылал к ней с записками, угрожал… И в тот день смазчик Кемаль пьяный взломал дверь в доме Джемшира и, будто этого мало, набросился с кулаками на отца и брата девушки и даже не него, Решида, случайно зашедшего в гости. После чего брат девушки, по молодости лет горячий, не выдержал и схватил револьвер, который дала ему починить госпожа, супруга директора фабрики, и который случайно оказался при нем. И брат девушки совсем невольно совершил это преступление…
Изучив улики, суд слушал дело. Приняв во внимание возраст преступника и учитывая другие облегчающие вину обстоятельства, суд приговорил Хамзу, сына Джемшира, к четырем годам тюремного заключения.
Вечером после суда Решид взял под руку весь день молчавшего Джемшира.
— О чем задумался? Завтра он будет в хорошей тюрьме, а года через два, глядишь, и опять с тобой. Скажи спасибо, что в такие дни сын оказался рядом — не на том же свете ему заступаться за отца!
Прошла отчужденность первых дней, и Хамза начал осваиваться в тюрьме, уяснять, что к чему… Его приняли в компанию, сколоченную для чаепитий, курения табака и опиума. Согласно тюремному обычаю, он приобрел щегольские четки. Ему разрешили прогулки.
Первое время он отговаривался:
— Несчастный случай, шайтан попутал…
Потом заговорил по-другому.
— На самом-то деле, признаться, не так все это было. Эй, ты! — сказал я ему. — Лучше утихомирься, а не то я тебя прибью. Ну, он — умолять: Ах, Хамза-ага, я нехорошо сделал, провалиться мне на этом месте, не увидишь меня больше с ней, и все такое… Ну я поверил, а он, оказывается, за нос меня водил… Но только мы не из тех, с кем можно шутить! Ну выстрелил я и набил ему брюхо свинцом!
Хамза любовался своей историей, украшая ее все новыми подробностями.
— …Ну, и узнал я, что он таскается следом за моей сестрой! — рассказывал он однажды. — Я подумал и сказал себе: послушай, Хамза, и ты проглотишь это? Двухкопеечный малый таскается за твоей сестрой, а ты промолчишь? Разве можно так, Хамза? Не вытерпел я тогда… А надо вам сказать, что у меня есть подружка, жена директора фабрики. Как она любит меня, и передать невозможно!
Ибрагим, приговоренный за убийство к двадцати пяти годам тюрьмы, высунул голову из-под одеяла и под оглушительный хохот камеры прокомментировал все, слышанное от Хамзы за эти дни, по-своему.
Бледное лицо Хамзы залилось краской. Он встал.
— Что ты хочешь сказать?
Ибрагим уже несколько дней приглядывался к Хамзе, но сдерживался. Дерзкий тон, каким этот мальчишка спросил его, что он хочет сказать, был достаточным основанием, чтобы проучить хвастуна.
Ибрагим откинул одеяло, соскочил с нар и, ни слова не говоря, сбил Хамзу с ног.
Хамза поднялся, но второй удар отбросил его почти на середину камеры.
Хамза катался по полу под пинками Ибрагима, так и не поняв, за что на него набросился этот каторжник.
— Скотина! — сказал наконец Ибрагим. — Вчера одно, сегодня другое. Храбрость свою показываешь? А теперь вставай!
Сконфуженный Хамза поднялся, вытер глаза.
— И чтобы я больше не слышал, как ты тут выламываешься! Понял?
Но уже на следующий день он разрешил Хамзе стелить постель рядом с собой.
С того дня Хамза ходил по пятам за Ибрагимом.
Они вместе ели, вместе пили кофе, вместе выходили в комнату для свиданий, когда Хамзу навещали родственники.
Жена директора пришла с кучей подарков и с фиолетовыми кругами вокруг заплаканных глаз.
— Хамза, дорогой мой! — изливалась она. — Ах, Хамза, что я буду делать без тебя четыре года?
Ибрагим усмехнулся в усы:
— Не расстраивайся, сестричка. Что не случится, пока новый день родится. Глядишь, завтра переведут твоего дорогого в хорошую тюрьму, а то и вовсе: придут к власти демократы — и амнистию объявят… Подожди…
Так было каждое свидание.
— Смотрите за моим Хамзой, — умоляла она. — Очень прошу, присматривайте за ним.
Женщина доставала кошелек и одаривала всех, и в первую очередь Ибрагима.
Хамзу окружили заботой. Ибрагим не разлучался с ним ни днем, ни ночью. Двое из их камеры готовили им пищу — Ибрагиму и Хамзе, стелили постели, подавали чай и кофе, прислуживали за едой и мыли за ними посуду.
Хамза принимал это как должное: еще бы, он друг самого Ибрагима!
Хамза надевал на голову фиолетовый тюрбан, конец с кисточкой лихо забрасывал за ухо и красовался в таком виде рядом с Ибрагимом, изображая Айваза при Кёроглу [53] .
53
Кёроглу и Айваз — персонажи турецкого эпоса.
Время от времени приходили отец с Решидом. Они ничего не приносили. Они знали, что директорская жена поит парня птичьим молоком. Да и Хамза всякий раз напоминал, что у него всего вдоволь.
— Вы о себе побеспокойтесь, — уговаривал он. — Господам на воле так не живется, как мне здесь. Для нас с Ибрагимом здесь ни указов, ни законов не существует, и пусть только кто осмелится косо взглянуть в мою сторону! Верно, Ибрагим-ага?
Ибрагим по своему обыкновению ухмылялся в усы:
— Кто же это осмелится?