Происшествие
Шрифт:
— Что там с этой свадьбой, Джемшир-ага?
Джемшир, огромный и неуклюжий, как медведь, поднявшийся на задние лапы, судорожно проглотил слюну.
— Может быть, есть уважительная причина, скажи?
— Какая причина, мой господин?
— Ну там… У твоей дочери есть возлюбленный, она не хочет выходить замуж… Всякое бывает. Скажи прямо, настаивать мы не будем.
Джемшир припал к рукам Музафера и, виновато заглядывая в глаза бея, прорычал на ломаном турецком языке:
— Пришибу ее! Тебе
— Итак?
— Дозволь повременить несколько дней, господин. А потом голову мне руби, если что!
— Прекрасно. Через несколько дней, Ясин, возьмешь Рамазана и поедешь к ним. Кончайте с этим. Ты ведь нам не чужой…
— Я на все готов ради тебя, господин, умру ради тебя. Как пес у твоей двери, хочешь убей, и пусть моя кровь принесет тебе счастье.
Музафер кивнул и повернулся к ним спиной.
Ясин и Джемшир вышли.
— В следующий раз приду, я тебе — деньги, ты мне — девчонку! — сказал Ясин.
— Волей аллаха… — отозвался Джемшир. Он ничего не; соображал.
— Ладно, с твоего разрешения я пошел.
— Счастливо, ага, доброй тебе дороги, ага. Привет Рамазану-эфенди.
Они расстались.
Джемшир направился к Решиду.
Там уже сидели Хамза и Мамо. Цирюльник рассказал, что пришел Ясин-ага и увел Джемшира: того потребовал сам Музафер-бей.
Теперь они с нетерпением ждали возвращения Джемшира.
Вот уже несколько дней Решид не знал, куда деваться от тоски. Он никак не мог прийти в себя после той сцены в полицейском участке. И жена его, и он уж, кажется, все слова высказали, уговаривая девчонку смириться, и все попусту. Уперлась, как коза.
Слез, ругани, уговоров, ласки — всего было вдоволь эти дни, и ничего не помогло. Вот вернется сейчас Джемшир и скажет: Музафер-бею надоело, Музафер-бей требует деньги обратно!
Решид в сердцах стряхнул тряпку, которой стирал пыль, и убрал в ящик. От Хамзы никакого толку. Если аллах не поможет, похоже, нет другого выхода, как браться за дело самому. Чего он только не делал, чтобы подогреть Хамзу. Поил, льстил, на самолюбии играл…
Решид презрительно скосился на парня.
— «Зарежу я этого Кемаля, повешу я этого Кемаля», — передразнил он Хамзу. — Боишься ты этого Кемаля!
Так оно и было. Хамза боялся Кемаля. Каждый вечер Кемаль допоздна сидел в шашлычной один, спокойный и невозмутимый, а потом садился на свой велосипед и без опаски катил домой. Хамза как-то следил за ним издали. Даже во двор уже вошел… Но в последнюю минуту, по совести говоря, испугался. А решиться на откровенное признание, сказать: «Освободи меня, дядюшка Решид, боюсь я его, не смогу я этого сделать», — не мог и тянул себе же на голову.
— А что если Музафер-бей потребует сейчас или девчонку, или деньги? —
Хамза поднял голову, но ничего не ответил.
Решид продолжал:
— Я теперь уж не знаю, каким образом, но только этот смазчик Кемаль должен исчезнуть!
Хамза опустил глаза.
— А что я могу сделать?..
— Прошу, дай мне револьвер, — не даешь! Что делать — тоже не знаешь… Ну отсидел бы я в тюрьме, велика важность!
Решида возмутило толстощекое гладкое лицо Хамзы, на котором не отражалось ничего, кроме легкого неудовольствия.
— «Что делать, что делать»… Был бы я на твоем месте, я бы тебе показал, что делать.
— Говоришь ты складно, — возразил Хамза, — а делать что-нибудь такое тебе хоть раз в жизни приходилось?
Решид смутился. Он подошел к двери и сплюнул на тротуар.
— Об этом аллах знает. Болтливость до добра не доводит. Нежданный камень голову ранит. Если ты считаешь старого Решида никчемным человеком…
Хамза запротестовал.
— Ну так дай револьвер, и я покажу, как поступил бы старый Решид!
Хамзу задело. Он встал и, как Решид, подошел к двери и сплюнул на тротуар.
— Если я и на этот раз не расправлюсь… — клятвенно заверил он.
— С кем? — живо спросил Решид.
— С этой потаскухой Гюллю!
Побои не сломили Гюллю. Они ее только ожесточили.
Соседка, передававшая Пакизе обо всем, что творилось в доме Джемшира, и приносившая Гюллю весточки от подруги, остановилась у окна. Она сочувственно оглядела Гюллю, туго повязанную платком по самые глаза, и немного погодя сказала:
— А говорят, парень-то он несказанно богатый… Правда это?
— Чтоб ему сдохнуть! — Глаза Гюллю горели ненавистью.
Тут вмешалась жена Решида.
— Говорят, так богат, что и не опишешь. Поля, виноградники, дома… Согласится — будет госпожой! Да ей разве втолкуешь?
— Ты о себе заботься! — огрызнулась Гюллю. — Сколько дней только и твердишь о нем. Чего тебе надо? Не вмешивайся в мои дела!
— Ради твоей же пользы говорю. Мне-то что? Я тут посторонняя. Мать мне жаль твою. Бедняжка, во что превратилась из-за тебя!
Она показала на Мерием, недвижно лежавшую на постели.
— Погляди на нее, пожелтела вся, как лимон. Грех!
— Грех — так мой!
Наступило долгое молчание.
— Ей-богу, не знаю даже, что и сказать, — проворчала жена Решида.
— А ты молчи. Ничего не говори!
— И надо бы не говорить, а вот не могу.
— Напрасно язык утруждаешь. Пока он жив, ни за кого другого я не выйду!
— Отец не отдаст. Век ждать придется.
— Буду ждать. Но не угадала, не век, а всего четыре года. А уж тогда мне никто не помешает.
Жена Решида присвистнула.