Происшествие
Шрифт:
Старая Марьям встрепенулась, глаза раскрылись широко. Она с беспокойством поглядела на Фаттум, так и представив себе, как сын летит с велосипедом в придорожную канаву — их глубокими вырыли.
Марьям встала, заковыляла к двери, открыла ее настежь. Пели петухи. А больше ничего не предвещало наступления утра. Там, откуда каждый вечер появлялся на велосипеде Кемаль, было темным-темно.
— А может… — начала Фаттум и запнулась.
Старуха обернулась.
— Что «может»? — испуганно переспросила она.
— Да нет, ничего.
—
«Может, подрался он с кем, ну и отвели его в участок», — хотела сказать Фаттум, но передумала.
— Что «может», Фаттум?
— Да ничего.
И неожиданно для себя сказала:
— Я подумала, может, он у той, городской, заночевал…
Старая Марьям вскипела:
— Будь проклят аллахом город, и городской народ, и городские девки! Все это из-за них! А мать сиди и жди своего сына. Шлюхи! Разве для них я растила сыновей? Они, они, проклятые, свели с ума моего мальчика, невинное дитя, они сбили его с пути. Ах, что наделал его отец! Для кого мне тогда жить, сыночек мой, Кемаль…
Старая Марьям закрыла лицо ладонями, затряслась от плача.
Фаттум крепко обняла старуху за плечи, отвела в комнату, помогла лечь.
Старуха плакала судорожно, в голос. И умолкла как-то вдруг. Она была в обмороке.
Фаттум растерялась. На глаза ей попался пузырек одеколона рядом с бритвенным прибором Кемаля. Фаттум не любила этого одеколона: так пахла суббота, когда выбритый и благоухающий Кемаль уезжал в город.
Она налила чуть не полную ладонь одеколона и стала растирать старухе виски и запястья рук.
Старая Марьям вдохнула этот знакомый запах, и слезы полились с новой силой. Старуха заголосила.
— Выплакалась я, да тем бы все и кончилось… Может, ничего худого и не случилось, а, Фаттум? — сказала она сквозь слезы.
— Милостью аллаха, тетушка Марьям…
— Ну уж теперь я знаю, как поступить! Пусть только придет… Отец его не бил — так от меня достанется бессовестному. Мать чуть со страха не умерла. А, может, он у товарища заночевал?
Фаттум промолчала.
— Поглядел: дождь собирается, а какая в дождь дорога — он знает. А, Фаттум?
— А может, товарищи не отпустили.
— Может, и товарищи не отпустили, — с готовностью согласилась старая Марьям.
— Ну, а если и утром не придет? — допытывалась она.
— Пойдем искать, — ответил из кухни мужской голос.
Они вздрогнули.
Это был старый Дакур. Он пришел, когда Фаттум растирала Марьям, и слышал весь разговор, но в комнату войти постеснялся.
— Пожалуйста, проходи, брат, — пригласила Марьям.
Дакур вошел в комнату, достал кисет с табаком.
Сворачивая цигарку, Дакур пожаловался:
— Ну и здоров шайтан морочить голову людям! Нет сна, да и только… А ты, Марьям, храни сердце в покое, не расстраивайся. Аллах милостив… Парень у тебя молодец, ничего с ним не случится. Ну, посидел с приятелями, хватил лишнего, молодость — что с нее возьмешь…
Старая
— Благодарю тебя, — вежливо сказала она. — Ты льешь бальзам на мое раненое сердце.
— Завтра придет, запоет, наденет новый костюм, и забудешь ты свои слезы.
— Ему бы забыть девку эту городскую.
— И ее забудет, дай срок.
Утром, когда под ярким солнцем густым тепловатым паром закурились огороды, Дакур, Марьям и Фаттум отправились в город.
Они знали, что их провожают десятки глаз, и шли, глядя прямо перед собой.
С того дня, когда к домику старой Марьям подкатил полицейский автомобиль, деревня жила интересами этой семьи.
Что им делать в городе, старой Марьям и этим двоим? Или с Кемалем что случилось? Кто-нибудь видел, как Кемаль ехал сегодня на фабрику? Нет. А когда он возвращается, об этом знает только мать и эта бесстыжая дочка старого Дакура! Вот они идут вместе, и она за ними увязалась.
— Да парень-то и не глядит на нее!
— Вот и говорю: бесстыжая она.
— Это верно… Правильно говорят люди: когда зовут — не ломайся, где не ждут — не появляйся.
— Если парень прибился к городскому дому, ему уж не до Дакуровой дочки. Придется старой Марьям смириться…
— Человек должен есть много, а говорить мало. Все ее сыновья ушли в город за городскими девушками. А она-то хвастала — мир перевернет, а не разрешит Кемалю жениться на городской. Вот и перевернула: ступай теперь — ищи своего сына…
Когда жаркое солнце поднялось над самой головой и замерло в зените, с дороги к огородам свернул полицейский.
Он шел тяжело, под ногами чавкала липкая глина, полицейский обливался потом и отчаянно ругался: он уже сдал дежурство и собирался домой, когда комиссар всучил ему бумагу и послал в эту дыру…
— Э-э-й, вы отсюда, что ли? — окликнул он толстяка Дияпа, поравнявшись с его огородом, и показал на деревню. — Из этой деревни?
Полицейский! У них нет никаких дел с полицией. Никто не скрывается от воинской повинности и никто не замешан в воровстве… Никто из них не мог загулять в городе и натворить там каких-нибудь дел. С утра до вечера они мотыжат землю, с заходом солнца отправляются домой и мирно спят. Может быть, кто-то не уплатил налогов? Но тогда где же сборщик налогов с черной сумкой?
— Чего испугались? — крикнул толстяк Дияп женщинам. — С какой стати бояться государственных чиновников?
— Молодец Дияп. Поди, поговори с ним, но не приводи его сюда!
— Не приводи его сюда, Дияп, пойди сам и поговори с ним.
— Дурачье, испугались полицейского.
Дияп поправил широкополую шляпу и пошел.
За ним потянулось еще несколько парней и девушек.
Оставшиеся с любопытством и волнением ждали, чем все это кончится.
Дияп недолго говорил с полицейским. Должно быть, все сразу стало ясным, потому что девушки что есть духу кинулись обратно к огородам.