Проклятье Мира
Шрифт:
— И что Кемвуд?
— Я никого не узнал. Шатался по городу, и ничего… Просидел тут месяц, уехал, и через неделю снова вернулся. Я не знаю, зачем, — папа поджимает губы, отчего уголки печально опускаются вниз. — Я уезжаю отсюда каждый год, и снова возвращаюсь, словно какая-то сила тащит назад. Я устал, Аделина, — это признание вырывается из него, и он облегченно вздыхает. — Я уже не верил, что могу узнать хоть что-то о себе. И тут появились вы. Расскажите мне правду, пожалуйста, какой бы она ни была.
Я вскидываю на него взгляд,
— Я вижу, как вы смотрите на меня. Вам жаль, и вы напуганы. Значит, ничего хорошего ждать не стоит. Но я прошу, не утаиваете ничего. Восемь лет я живу, словно слепой среди зрячих. Вы представить не можете, какая это пытка: просыпаться каждое утро и мучительно пытаться вспомнить, кто ты. А потом вставать и выполнять какие-то дела, не зная даже, зачем ты это делаешь. Можно создать подобие жизни, но нельзя жить по-настоящему. Это сложно объяснить… Но такого не пожелаешь и врагу. Я готов, Ада, расскажите мне все.
Я закусываю губу, чувствуя, как подкатывают слезы. Он назвал меня Ада. Бессознательно назвал, сократив имя именно так, как надо. Он и сам понимает это, его лицо озаряется надеждой, уголки губ трогает улыбка, впервые за этот разговор это улыбка радости.
— Ада… — произносит он снова, пробуя имя на вкус. — Я так называл вас, да?
Я киваю, стирая скатившуюся по щеке слезу.
— Называл, — киваю ему. — Это имя выбрал для меня ты.
— Выбрал? — хмурится он.
— Да. Мама предлагала много вариантов, но ты уперся, что я должна быть Аделиной. Адой. И ни в какую не соглашался на другие. Так что ей пришлось уступить.
— Не может быть, — шепчет он, глядя на меня расширенными глазами. — Ты… Ты моя дочь?
Я снова киваю, а он, прикрыв рот руками, начинает беззвучно плакать.
***
Мой рассказ мог бы быть намного длиннее. Я и сама хотела бы говорить не просто о ряде событий, но и о своих чувствах, вспоминать детство, яркие моменты и повседневные хлопоты, не важно что. Но сейчас я не в том положении. Время работает против нас.
Лицо папы меняется на протяжении рассказа несколько раз. Задумчивость переходит в мрачность, а потом и вовсе в отстраненность. К бутылке он не притрагивается, но под конец рассказа опускает голову на руки и не поднимает, пока в комнате не повисает тишина. Я заканчиваю сегодняшним днем, сильно урезав линию событий и скрыв некоторые детали.
— Почему? — папа поднимает ко мне лицо. — Почему Триана так жестока к нам?
Вопрос, на который у меня нет ответа. Наверное, кто-то мог бы сказать: ей виднее, и если нам дано то, что дано, значит, так нужно… В каком-то высшем смысле. Люди верят, что Триана влияет на жизнь каждого, и все, что дается ею, нужно для спасения человека из плена, в который он сам себя загнал. Для того, чтобы приблизиться к Триане, к своей божественной сути, стать лучшим из лучших в духовном плане. И видимо, кому-то для этого нужно столько выстрадать.
—
Папа смотрит в точку перед собой, я не могу подобрать слов, которые окажутся правильными. Да и есть ли такие слова вообще, когда ты много лет словно бродил в тумане, не видя ничего вокруг, а когда вышел на свет, оказалось, что там все уничтожено в пыль?
— Но зачем?
Я невольно вздрагиваю, прикладывая ослабевшие руки к щекам, когда папа внезапно задает вопрос. Он качает головой.
— Зачем все это нужно? Я хочу сказать… Ты считаешь, что…Что твоя мама специально сдалась оборотням? А я сознательно лишил себя памяти, так? Но зачем? Должен был быть какой-то смысл в этом ужасе.
— У меня есть только одна версия, — пожимаю я плечами. — Ты ведь был проводником Трианы, через тебя она несла в мир послания…
— И она заставила нас так поступить?
Поднявшись, он бестолково проходится по комнате.
— Это только мои мысли, пап… — его взгляд заставляет меня замолчать.
Мое обращение трогает его, папа сжимает губы, но слезы все равно показываются в уголках глаз. Оказавшись возле, он берет мое лицо в свои руки и всматривается, словно надеясь вспомнить. Печаль заполняет взгляд, и он отпускает меня, отходя в сторону.
— Я должен все вспомнить, — произносит глухо, глядя в темное окно.
— Возможно, если ты сделаешь какое-то заклинание… — неуверенно начинаю я, папа резко оборачивается. — Я хочу сказать, ты ведь был великим ведьмаком. Возможно, ты забыл об этом, но по идее все равно можешь колдовать. У меня получилось, даже когда я не знала, что имею подобные способности. У меня есть книга колдовства, там совсем простые заклинания, — я достаю из сумки обе записные книжки и кладу на стол.
Медленно приблизившись, папа смотрит на них, не касаясь. Проводит пальцами над рисунком своего гримуара, а потом берет в руки соседний — тот, что дала ведьма.
Пока бегло просматривает его, я говорю:
— Главное, ничего не пугайся. Будет такое странное ощущение, будто кто-то появился в комнате. Кто-то, кого не видно глазом, но его присутствие сильно подавляет…
Папа переводит на меня взгляд, едва заметно нахмурившись, кивает, думая о своем.
— То, что в той записной книжке, — кивает на свой гримуар. — Это написал я?
— Да. Ты создал эти заклинания сам. Полагаю, мама тебе в этом помогала.
— По всему кажется, мы хотели, чтобы маги перестали властвовать? Значит, мы были за оборотней?
— Не думаю, — я качаю головой. — Если хочешь мое мнение: вы с мамой были против всех. Смена власти не дает гарантии, что станет лучше, возможно, наоборот. Мы не знаем, что будет, если оборотни выиграют эту войну, но и продолжаться так, как сейчас, больше не может. Маги тысячи лет истребляли оборотней целыми кланами.