Проклятие для Обреченного
Шрифт:
В главном зале, куда мы выходим спустя пару минут, уже царит хаос: что-то несут, складывают, кланяются. Тюки, мотки, шкатулки, отрезы кожи. Запустение быстро наполняется дарами, от количества которых начинает кружиться голова.
Впрочем, куда больше всего этого меня радует кислое выражение лица Намары, которая нарочно сказалась больной, чтобы не помогать мне на кухне. Да я и не настаивала, зная, что она запросто может подсыпать в еду какую-то дрянь, лишь бы накликать на мою голову гнев императора и будущего мужа.
— Это тебе, госпожа, - без поклона говорит какой-то халларнский вояка, протягивая
На багряном оттиске хорошо виден костяной кулак, сжимающий обломок меча – герб моего будущего мужа. Послание всем: «Даже мертвый и безоружный я все равно буду сражаться».
— Завтра я заеду за ответом. И на словах мой господин просил передать, чтобы ты не стеснялась и дала знать, если нуждаешься в чем-то кроме этого.
Он обводит взглядом буквально заваленный дарами зал, на халларнский манер желает нам хорошего дня и уходит, оставив после себя долгое молчание, в котором ярко и звонко, словно горный тростник, звучит мой триумф.
Когда был жив отец, мы с матерью ни в чем не нуждались. Платья, украшения, меха, безделушки и даже редкие книги, которые он скупал для библиотеки – у нас было все. Но то, что преподнес Тьёрд – это просто во сто крат больше, чем «все». И хоть я прекрасно понимаю, что за эти подарки мне придется заложить монстру собственную душу, на какое-то время разрешаю себя насладиться бешенством Намары.
Ведь все это, как она до сих пор спит и видит, должно бы принадлежать ей.
Я беру первый же попавшийся на глаза сверток из тонкой кожи, внутри которого сокрыто, кажется, само великолепие. Белоснежная накидка из экзотической белой лисицы. Мех настолько мягкий, что пальцы после первого касания испытывают зависимость. Я не решаюсь надеть ее, пока моя расторопная служанка не оказывается рядом, чтобы помочь с этим.
— Бриллиантовая застежка, госпожа, - восхищенно щурится она, и я невольно прикасаюсь пальцами к серебряному, выложенную камнями экзотическом цветку. – Тебе к лицу. Клянусь, на всем Севере ни у кого нет такой роскоши!
Когда я снова поглаживаю драгоценный мех, мои пальцы дрожат, но стоит взглянуть на позеленевшую Намару, как в душе появляется знакомое приятное тепло.
Я никогда не была славной и доброй, не верила во всепрощение, хоть мать журила меня за это.
Но хотя бы глядя на корчащееся и подыхающее в муках тщеславие сестры, я не испытываю угрызений совести.
Я рада, что Потрошитель выбрал меня.
А цена…
Подумаю о ней потом, когда медленно и с наслаждением рассмотрю каждый подарок.
До самого вечера я медленно, как дорогое можжевеловое вино со специями и острыми ягодами, смакую свой триумф. Осторожно, чтобы не помять ленты, вскрываю каждый подарок, извлекаю наружу отрезы дорогой ткани, меха, украшения. Мой будущий муж позаботился обо всем: от одежды и обуви, до серебряных, украшенных осколками темного льда кубков. Только когда солнце убегает за горизонт, и за окнами начинает гулять злая вьюга, я вскрываю последний сверток, в котором на отрезе из бархата лежит гребень для волос в виде странного цветка.
— Это Черная лилия, - с каким-то странным восторженным придыханием говорит моя служанка. Несмело протягивает руки, и когда я вкладываю украшение в ее ладонь, на мгновение закатывает глаза
— Такие растут там, откуда ты родом?
Она отрицательно вертит головой, продолжая поглаживать странный, по виду хищный, бутон дрожащими кончиками пальцев.
— Я видела такие однажды. В доме, куда меня взял мой бывший хозяин, в саду. Это очень капризные и смертоносные цветы, госпожа. Их аромат пьянит и убивает.
— Ты была рабыней… Тьёрда? – осторожно спрашиваю я.
Не знаю почему, но мне хочется, чтобы она сказала «нет». Я не люблю этого чужестранца, я по-прежнему молюсь Северным богам, чтобы они погубили его на одной из тех войн, которые халларны ведут каждый день и каждый час, но я не хочу, чтобы ко мне прикасалась женщина, которую он использовал, как свою шлюху.
— Нет, госпожа, нет! – Она густо краснеет и прикусывает губу. – Но…
Я не сведуща в любовных делах, потому что мое сердце до сих пор закрыто для чувств, и я рада этому, но при взгляде на ее прикушенную губу и розовые щеки даже такой неопытной, как я, без слов ясно, что она хотела бы принадлежать Тьёрду.
Некоторые люди рождаются рабами и быть чьей-то обласканной вещью для них – настоящее счастье.
— Я принадлежала человеку, который предал своего короля, - с отвращением продолжает служанка. – Он был мерзким поганым стариком. Он привез Черные лилии из Темного края, не спросив на то разрешения. Любовно выращивал их и кормил человеческой кровью, чтобы растения набирали силу, а потом собирал их «утренние слезы» и поил своих рабынь, чтобы мы ни о чем не думали, когда с нами забавлялись его друзья. Жаль, что мы не могли так же ничего не помнить. – Она вздыхает, на мгновение сжимает гребень в руках, а потом вздыхает с облегчением, как будто прощается с незваными гостями. – Ты должна ее примерить, госпожа. Генерал будет рад, что ты носишь его дары.
Я поворачиваюсь спиной, приподнимаю волосы - и девица, распрощавшись со своей меланхолией, ловко укладывает локоны, пристраивая серебряный цветок так, чтобы он располагался у меня над правым ухом. Протягивает зеркало, чтобы я полюбовалась ее работой и, поправляя выпавший локон, говорит:
— Любая женщина была бы рада оказаться на твоем месте, госпожа. Не забывай об этом, когда будешь благодарить генерала за его щедрость.
«Щедрый подарок» вдруг становится очень тяжелым и немилосердно оттягивает голову. Я вырываю гребень, кажется, вместе с пучком волос и с отвращением швыряю не глядя, подальше, потому что вдруг начинаю чувствовать тот сводящий с ума аромат, о котором говорила служанка.
Тьёрд тоже чуть не опоил меня отравой из «утренних слез», имя которой – тщеславие.
— Забирай ее себе, если найдешь, - говорю через плечо уже на середине лестницы. – И если твой обожаемый генерал вдруг захочет раздвинуть тебе ноги – не стесняйся, пользуйся тем, что ему зачешется попользоваться тобой.
Глава шестнадцатая: Тьёрд
— Господин, тебе нужно к другому лекарю, - трясется надо мной молодой хирургант, приплясывая вокруг чуть ли не вприсядку, потому что с разодранного бестией плеча свисает рваный лоскут кожи, обнажая темную сталь и хитросплетения механизмов. – Я не сведущ…