Проклятое поместье

Смолин Александр

— Не ходи туда, Белатрис, — говорю я себе голосом куклы Анфисы, и только потом спохватываюсь, что я не в доме.

— Я должна, — отвечаю я.

Я вхожу под навес, переступая через заржавевшие садовые орудия, и прохожу внутрь под своды печального камня.

Огромными ртами заговаривают со мной стены:

— Госпожа Беладонна, я назову этот сорт в честь вас. И если позволите, я угощу вас чаем с высоких гор.

Я помню услужливого яркого красавца Эцио, который, даже, несмотря на свой зрелый возраст, мог покорить любую северянку. Черные тонкие усы, пылкие карие глаза, вьющиеся черные волосы. Себастиан

ревновал к нему. Он ревновал меня ко всем.

Из стены раздается голос Себастиана:

— Что ты здесь делаешь с моей женой?! Я набью тебе морду, ты грязный садовник!

Теперь я слышу звуки борьбы.

Я помню, как добродушный до этого Эцио потерял над собой контроль. Как он схватил Себастиана под горло одной рукой и как едва не задушил. Я умоляла не убивать его в тот день. Только на этот раз умоляла ожившая стена моим собственным голосом.

— Лучше бы ты его тогда придушил, — сухо отвечаю я и покидаю домик.

В тот день Себастиан впервые сильно напился, а потом выпивка крепко вошла в его жизнь. Тогда я еще любила своего Себастиана, но мое женское сердце чувствовало, что это начало конца. После того случая, садовник Эцио навсегда ушел из поместья.

А следом пропал и дворецкий.

* * *

Я иду в черноту, я уже близка. В свете луны озаряется надгробный камень Себастиана. Наконец ты лежишь у моих ног, не в силах сбежать, отмахнуться или повысить голос. Я могу сказать тебе все что захочу, только не могу выдавить ни слова.

Лунный диск заслоняет туча, и мрак теперь всюду.

А где-то в доме шепчутся куклы, а в парадной стоит Человек, Который Всегда Стоит В Углу в ожидании приглашения, а со второго этажа кричит тень наследника, которая бьется от боли и сожаления, что не может ворваться в мир живых и вынуждена каждую ночь пребывать в предсмертной агонии.

Мрак удушает меня, я давлюсь им — чернота проникает мне в горло, я теряю равновесие и падаю на землю, на радость голодным червякам.

ГЛАВА 6 ПРОБУЖДЕНИЕ

Оглушительное дыхание доносится до моих ушей, это мое собственное дыхание, мое дыхание, которое идет из глубины бездонных колодцев легких... я не чувствую рук, я не чувствую горла от холода, горло в тисках, вместо стонов из груди вырывается хрип. Ослепительный свет ослепляет мои глаза, и только спустя минуту, из этого света вырисовываются очертания моих владений поместья.

Я сижу на могиле? Надгробный камень упирается мне в спину.

Я часть этого холодного утра. Я ледяная женщина? Я вижу отпечаток грязной ладони у себя на плече и ничего не помню.

Мои веки примерзли к глазам, я с трудом открываю их. Передо мной поднимается солнце — холодное, но ослепительно желтое. Уж лучше бы я замерзла насмерть, чем ожила в этой замерзшей приносящей боль оболочке.

Это промерзлое утро приносит первые снежинки больше похожие на крупу. Я поднимаюсь в надежде дойти до дома, словно ожившая статуя. Я пытаюсь размяться, а в ответ только хруст костей. Словно поднявшийся из могилы мертвец я направляюсь к дому, ощущая в ноге нарастающую боль. Я не могу позволить себе пролежать в доме несколько месяцев.

Потому что у меня их нет.

Что чувствует человек на пороге перехода, который превращается в прах, вместе с предметами окружения и воспоминаниями? Где взять отвагу, чтобы достойно

встретить, ту, которую страшится каждый? Собрать чемоданы в последний путь. Я думаю, что уже достаточно устала от жизни, и уже нету сил на обиды, воспоминания, потому что история, доживающая свой век в моей памяти, только лишь пыль времен.

Старые картины в музеях Медланда с нарисованными королем и королевой, теперь походят на сцену из сказки. Кто из свидетелей тех дней, остается в живых? Я одна на всем белом свете еще помню хоть что-то от прошлых дней, когда гремели балы, и поэты читали стихи благородным дамам на аллеях садов, когда еще не было автомобилей и люди использовали лошадей, когда одежда была красивой, а не удобной в угоду дней, когда в ногах еще были силы, а в глазах не начинало темнеть...

* * *

В беспамятстве я добираюсь до кровати. Теперь я чувствую жар. Губами я жадно хватаю воздух, и боль во всем теле сводит меня с ума, глаза бесшумно рыдают, губы срываются в немой рыбий крик, пока я пытаюсь освободиться от грязного одеяния, и только спустя час мне удается сорвать с себя платье. Я остаюсь нагой, как младенец. Теперь весь дом видит меня такой и мне становится стыдно.

Из последних сил я гляжу на платье, чтобы увидеть отпечаток грязной ладони. И вдруг вспоминаю, как оступилась ночью и повалилась на могилу, и как рыхлая земля поглотила меня целиком, как обнимала меня могильная грязь.

Пальцы касаются отпечатка.

Я помню, как вылезла из могилы и как, кричала, надрывая горло, что Себастиан оставил меня одну, и сбежал как трус... что меня больше некому защитить. Как тяжелая распухшая рука опустилась на мое плечо в ту ночь.

Я вижу в окне фигуру.

"Себастиан?"

Но стоит сморгнуть, как призрак исчезает.

Я так устала... проваливаюсь в сон. Мне снится серая дымка. Она отделяет меня от реального мира, где люди: живут беззаботной жизнью, своими житейскими проблемами, дышат воздухом, ходят на рыбалку, работу, пикники, слышатся детские голоса и звонкий хохот влюбленных, крики мальчишек на школьном дворе, звуки грузовиков, везущих коробки по магазинам. Я все это слышу, но не могу пробиться сквозь дым, он обволакивает меня. Что-то бледное ходит среди пелены. Что-то меня поджидает.

Сон становится беспокойным.

Вот я выхожу на балкон второго этажа, а передо мной расстилается кровавое небо Гренвиля с которого светит розовая луна. На мое поместье надвигается гигантическая черная гора и чем ближе она надвигается, тем четче становятся ее очертания. Постойте-ка, это вовсе и не гора, а невероятных размеров катафалк гробовщика Кристофа. Он едет прямо на дом, желая раздавить его большими колесами, и я знаю, что в черном кузове этой машины-смерти лежит пустой гроб, и что этот гроб предназначен мне.

Я просыпаюсь.

Я открываю глаза и ощущаю в горле странное першение, мне кажется, что я чувствую какое-то шевеление и, открыв рот пошире, засовываю туда свои пальцы, чтобы нащупать, что мне мешает. Что-то липкое. Кажется, я ухватилась за мягкий кусочек плоти, мне бы только его подцепить, кажется, мне удалось ухватиться за него, вытаскиваю мерзость которая повергает меня в ужас — тонкий склизкий извивающийся червяк!

Мне дурно.

...

Меня рвет червями, жуками и гусеницами.