Пророчество Двух Лун
Шрифт:
— В таком случае ее величество — гибка, горяча и ласкова.
— Это слишком общие слова.
— Более точное описание вы получите, когда я услышу то, о чем жажду услышать.
— Могу я узнать, откуда у вас такой интерес к моей невесте?
— Просто никогда не имел дело с девственницами, — пояснил Ренье.
Герцог хмыкнул и потрепал его по плечу.
— Странные создания — женщины, — заметил он.
— Особенно Эльсион Лакар, — подхватил Ренье, многозначительно улыбаясь своему собеседнику.
— Вот именно.
— Вот именно.
Герцог
— Это правда, что она потеряла сына?
— Ужасная трагедия, — сказал Ренье.
— Ужасная.
Они помолчали. Ренье все больше и больше нравился герцогу. Он чувствовал это, догадывался, что Вейенто и сам прилагает огромные усилия к тому, чтобы понравиться молодому человеку, нынешнему любовнику правящей королевы.
— Вам его жаль? — спросил вдруг Ренье.
Вейенто пожал плечами.
— Талиессина? Нет. В последний раз я видел его ребенком. Очень избалованным, капризным ребенком. Скверный характер, много шума… Он причинил бы стране немало вреда, если бы остался в живых и взошел на престол. Нет, мне не жаль его. Я с сочувствием, с пониманием отношусь к молодости… — Быстрая улыбка, долженствовавшая показать Ренье, что речь идет о молодости совершенно определенных людей (например, самого Ренье). — Но не в таких проявлениях.
— Понимаю, — сказал Ренье.
— Правда? — Вейенто поднял брови. — Вы действительно меня понимаете?
— Действительно.
Они помолчали, совсем немного, ожидая, пока между ними установится полное взаимопонимание.
— Говорят, он погиб в какой-то глупой пьяной стычке, — добавил Ренье. — Бунтовали крестьяне… Бунт, разумеется, уже подавлен, но он умер. Мне кажется, он искал смерти.
— Правда?
— Да. Ведь у него была любовница, и ее убили.
— Сколько крови! Всех убили, — сказал герцог и, посмеиваясь, отошел.
Ренье перевел дыхание. Он чувствовал, как пот струится по его телу.
И в этот миг он поймал наконец взгляд королевы. Он застыл на месте, перестал дышать. Сияющая, с прежней лучезарной улыбкой на устах, королева смотрела на него издалека — серьезно и как будто одобрительно: она знала, о чем Ренье говорил с ее врагом, и благодарила его.
Ренье в ответ слабо улыбнулся. Вряд ли герцог окончательно уверился в том, что Талиессин мертв. При дворе не соблюдался траур, и тело принца не было выставлено в хрустальной гробнице для демонстрации народу. Если уж на то пошло, тело принца вообще никто не видел.
Однако и на это следовало уповать в первую очередь — Вейенто доверял не столько официальным сообщениям, сколько непроверенным слухам. Траур при дворе мог быть уловкой, тело в хрустальной гробнице — подделкой; но то, о чем говорят в народе, — скорее всего, непреложная истина, свершившийся факт. Талиессин мертв, а его мать увлечена любовью молодого придворного. Самое время нанести удар.
Скоро. Уже скоро. Сперва только нужно жениться.
Две дамы, выбранные заранее и облаченные в одинаковые
— Пора! — сказала Ибор.
Она хотела произнести это тихо, грудным голосом, но от долгого молчания охрипла, и потому вышло неблагозвучное карканье. Ибор так смутилась, что споткнулась при первом же шаге, и обе дамы, ласково поглаживая ее по плечам, повели ее, точно больную, бережно и осторожно, по дорожке сада к маленькой поляне. Все пространство этого пятачка земли в самом центре королевского сада было выложено сорванными цветами. Море цветов, сотни, тысячи. Голубые, белые, желтые, кремовые, красные, розовые лепестки.
А посреди них стояла королева. Озаренная разноцветными огнями фонариков, она казалась не живой женщиной из плоти и крови, но искусно сделанной статуей: закованная в свое драгоценное платье, с металлическими волосами, в которых почти терялась корона, с множеством украшений на руках, на груди.
Малейшее движение королевы отзывалось переливами мириад граней. Контраст между нежнейшими живыми лепестками, которые умрут еще прежде, чем окончится вечер, и незыблемостью этой женщины, в которой не было ничего натурального, показался невесте почти болезненным.
Юноша, на которого указали как на ее любовника, затерялся в толпе придворных, но Ибор постоянно выискивала его взглядом. Он возбуждал в ней странный интерес. Каково это — ласкать такую женщину?
Она пыталась представить себе ночь их любви и сильно вздрагивала всякий раз, когда воображение рисовало ей какую-нибудь новую картину.
Кое-что она позаимствовала из своих домашних впечатлений: ни Ларренс, занимаясь любовью с Танет, ни Адальберга, ищущая чужих объятий, никогда особенно не прятались, так что у Ибор была отличная возможность подсматривать.
Она не знала, какое чувство было в ней при этом сильнее: любопытство или отвращение. Сочетание этих двух эмоций давало в ее душе поистине гремучую смесь: оставаясь девственницей, она ухитрилась развратиться в душе.
Неожиданно она подумала: «Он ведь может стать и моим любовником. Потом. Когда у меня больше не будет девственности и мой муж ни о чем не сможет догадаться».
Эта мысль обрадовала ее. Она еще раз отыскала глазами Ренье и поразилась тому, каким грустным выглядело его лицо.
«Любовь старухи его убивает», — подумала Ибор, облизывая губы под покрывалом.
Но та, что стояла перед ней в ворохах лепестков, вовсе не была старухой. У нее вообще не было возраста. Королева выглядела невообразимо юной — гораздо более юной, нежели Ибор, и вместе с тем вечной: казалось, ее глаза видели сотворение мира.
Помимо воли Ибор подумала — едва ли не с благоговением, которого не испытывала еще мгновение назад: «Сама любовь…»
В тот же миг мысль пропала. Рядом с Ибор очутился Вейенто.