Пророчество Двух Лун
Шрифт:
— Буду я еще разбираться, кто из вас кто, — фыркнул Талиессин. — Куда проще пользоваться одним именем на двоих.
Ренье не стал указывать наследнику на то обстоятельство, что вопреки этому утверждению он никогда не путал братьев. С настоящим Эмери Талиессин держался вежливо и отчужденно, с Ренье — фамильярно и иногда агрессивно.
— Твой дядя держит меня здесь как заложника, — сказал Талиессин. — И он мне надоел, слышишь? Так ему и передай.
— Ведь вы его почти не видите, ваше высочество, — сказал Ренье. — Как он мог вам надоесть?
— Он не единственный,
Ренье молчал, поглядывая на Талиессина поверх горы рубах и штанов, вынутых из сундука.
— Ты собираешься во дворец? — спросил Талиессин.
— А что, это так заметно? — Ренье улыбнулся.
Талиессин не ответил. Прошелся по комнате. Остановился, резко повернулся к Ренье.
— Расскажешь мне, что там происходит, хорошо?
— Хорошо.
Талиессин опустился на крышку сундука, подпер подбородок кулаками. Признался с обезоруживающей простотой:
— Когда я давал Адобекку согласие на его авантюру, я не предполагал, что это затянется так надолго.
— У нас связаны руки, — сказал Ренье, начиная одеваться. — Мы ничего не можем предпринять, пока Вейенто не прибудет в столицу для своего бракосочетания. Одно хорошо: он уже в пути.
Талиессин кивнул и отвернулся, думая о своем. Он жил в доме Адобекка скрытно и действительно не выходил на улицу. Адобекк старался скрасить его вынужденное заточение, как мог: носил ему книги, покупал хорошее вино, просил Эмери, чтобы тот побольше музицировал, а Ренье и без всяких просьб старательно развлекал принца разговорами.
— Жизнь на воле испортила меня, — признался Талиессин как-то раз в беседе с Ренье. — Меня душат эти стены. Когда я вырвусь наконец на свободу, уеду в охотничий домик Гиона — то есть моего доброго кузена Вейенто, конечно, — и буду спать на голой земле. И пусть на меня гадят пролетающие в небе куропатки!
Единственным из обитателей Адобеккова дома, кто избегал общения с Талиессином, была Уида. Он догадывался о том, что женщина, которую для него разыскали — эльфийская невеста, — находится где-то поблизости. Но сам Талиессин никогда о ней не спрашивал, а она не попадалась ему на глаза.
Уида ожидала прибытия свадебного кортежа из Вейенто не меньше, чем сам Талиессин. Ей тоже не терпелось покончить с этим невыносимым положением: находиться под одной крышей с человеком, которого она любила и желала всей душой, и старательно уклоняться от любой, даже случайной встречи с ним. Она не спрашивала о принце — ни Адобекка, ни Эмери; только с каждым днем становилась все более грустной.
— Не исключено, что я мог бы заставить его полюбить Уиду, просто играя на клавикордах, — как-то раз поделился с братом Эмери. — Знаю, мысль покажется тебе невероятной, даже кощунственной, но это не так уж странно или скверно, как может показаться на первый взгляд. Если бы я только слышал музыку Уиды…
— Он женится на ней, — сказал Ренье. — Без всякой музыки. Династический брак. Дядя Адобекк
Эмери рассердился:
— Мы говорим о чувствах девушки!
— Лучше нам не обсуждать это, — примирительно заметил Ренье, и Эмери вынужден был согласиться.
После того как Адобекк привез с собой некоего молодого человека, закутанного в плащ с капюшоном, весьма нелюдимого, со скверным характером, и спрятал в глубине своего дома, оба брата стали избегать появления во дворце.
Да и сам Адобекк не ходил дальше королевских конюшен, где в его обязанности входило надзирать за работой конюхов и утверждать покупки новых лошадей.
Адобекк считал, что отсиживаться дома — не блажь, а необходимость.
— Королева слишком проницательна, — сказал он. Разговор на эту тему заходил только один раз, и больше Адобекк к этой теме не возвращался. — Никто из нас не сумеет солгать ей с достаточной убедительностью.
И вот теперь от нее пришла записка, и Ренье, наиболее уязвимый из всех троих, облачался для похода во дворец.
— Дядя не знает, — предупредил он принца. — Пожалуйста, не говорите ему. Иначе он прибежит меня выручать, наговорит лишнего…
— Сам не наговори лишнего, — оборвал Талиессин. — Моя мать — очень проницательная женщина. А если она будет знать, что я жив и нахожусь поблизости, она помолодеет, начнет сиять… и выдаст меня. И тогда очаровательный замысел господина Адобекка провалится псу под хвост. Лично мне бы этого не хотелось.
— Да, — сказал Ренье.
Он затянул узорный пояс, повертелся перед зеркалом и ушел. Талиессин даже не обернулся, чтобы посмотреть ему вслед. Он продолжал сидеть на сундуке, зарывшись лицом в ладони.
В личных апартаментах королевы Ренье побывал за всю жизнь только один раз — когда дядя Адобекк привез в столицу обоих племянников и представил их ее величеству. Интимная гостиная ее величества располагалась на первом этаже дворца. Почти весь первый этаж представлял собой сквозную анфиладу комнат. Здесь невозможно было никакое уединение: сквозь зальчики, где придворные дамы переодевались или занимались рукоделием, постоянно двигался людской поток: солдаты направлялись в кордегардию или расходились по постам, служанки спешили с подносами, лакеи разносили одежду, пажи шмыгали с записками.
Однако личные апартаменты ее величества находились в стороне от этой суеты и были надежно отгорожены от прочих комнат большой тяжелой дверью.
Ренье поспешно миновал десятки богато убранных залов. Некоторые дамы провожали его глазами. Красивый юноша, со вкусом одетый и явно готовый к любви! Жаль, что немного прихрамывает; впрочем, этот недостаток только прибавлял ему обаяния: во-первых, хромой не убежит, а во-вторых, его, бедняжку, сладко будет пожалеть…
Но, увы, Ренье даже не смотрел в их сторону. Он был не на шутку взволнован. Королева о чем-то подозревает… Разумеется, она не станет обвинять своего верного Адобекка в предательстве, в сговоре против нее в пользу ее сына — это было бы смешно… Но что она знает? О чем догадывается? И что у нее на уме?