Пророк, огонь и роза. Ищущие
Шрифт:
— Знаешь, мне пришлось сказать ей, что я — Энсенте Халия, — пробормотал он брату, когда экипаж тронулся. — Сначала я злился, что так получилось, но теперь думаю, что это хорошо, что она всё сразу знает…
Хатори смотрел на него подозрительным взглядом.
— Только не говори, что ты снова влюбился, — вдруг сказал он.
Хайнэ вздрогнул.
Слова эти подействовали на него охлаждающе, отрезвляюще.
— Нет, конечно, — возразил он и повторил уже менее уверенным тоном: — Конечно, нет…
— Она тебе в матери годится.
Брат
— Ну и что? Можно подумать, такого не бывает. Не думаю, что она старше, чем моя мать, а мама разве не красива? Разве кто-то сказал бы хоть слово, если бы она… — Хайнэ вдруг понял, что слишком горячо оправдывается, и снова залился багрянцем. — К чему этот разговор? Я же тебе уже сказал, что ничего к ней не испытываю.
Хатори промолчал и ничего не возразил, но на Хайнэ вдруг накатила усталость.
Он прислонился лицом к стене экипажа и почувствовал, как по спине, по завиткам волос у шеи стекают капли ледяного пота.
Хайнэ вспомнил свои страдания из-за Марик, вспомнил костёр, в котором сжег черновики Энсенте Халии.
«Не хочу, не хочу, не хочу», — в отчаянии думал он, сопротивляясь чему-то инстинктивному, поднимавшемуся из глубины его существа и заставлявшему дрожать от воспоминания о лёгком прикосновении чужих пальцев.
— Разворачивай, — проговорил Хайнэ сдавленным голосом, когда терпеть это стало невмоготу. — Поедем в Нижний Город.
— Зачем? — удивился Хатори, однако приказал развернуть экипаж.
Хайнэ молчал, прислонившись к стене.
Он давно уже думал о том, что главной чертой учения Милосердного является безразличие к разграничениям в обществе, и что Энсаро, сам знатный человек по происхождению, ушёл из своего богатого дома и жил среди бедняков. Хайнэ иногда представлял себя в той же ситуации и, сознавая, что не смог бы так, мучился чувством вины. Он оправдывал себя тем, что болен, но потом понимал, что и будучи здоровым, испытывал бы те же ощущения, и это тяготило его.
Сейчас ему хотелось сделать что-нибудь, что приблизило бы его к Энсаро.
Он попросил Хатори отвести его в городскую больницу для бедных — было ли какое-нибудь другое место, в котором люди нуждались бы в милосердии больше?
— Ты уверен, что хочешь зайти внутрь? — спросил Хатори, вытащив его из экипажа и остановившись напротив ржавых ворот, створки которых, за неимением замка, были скреплены простой тряпицей.
— Да! — сказал Хайнэ резко, хотя он ни в чём уже не был уверен.
Запахи Нижнего Города по-прежнему действовали на него одуряюще — так, что хотелось замотать голову платком и бежать отсюда скорее куда угодно, пусть даже на своих собственных ногах, преодолевая адские муки.
Но Хайнэ всё же сделал над собой усилие.
«Главное — не дышать, — думал он, уткнувшись лицом в плечо Хатори. — И ни к чему не прикасаться».
И не смотреть ни на что, пронеслось у него в голове, когда они проходили длинным коридором, и
Ему вдруг вспомнились разговоры, которые он слышал среди слуг: больница для бедных — это никакая не больница, а трупная, потому что живыми оттуда не возвращаются. Да и поехать туда соглашаются лишь те, кто наперёд уверен в безысходности своей участи, и у кого нет денег на собственные похороны. Они становятся живым пособием для лекарей, изучающих болезни, а взамен получают уверенность в том, что будут погребены в соответствии с обрядами.
«В таком случае эти люди тем более нуждаются в милосердии. В утешении. Если поговорить с ними о Нём…» — в отчаянии убеждал себя Хайнэ.
Всё же он никак не мог отвлечься от преследовавшего его страха подхватить какую-нибудь заразу и напоминал себе, что всего лишь чуть больше недели назад сам пытался лишить себя жизни. Если же это произойдёт теперь из-за болезни, то не будет ли это наилучшим выходом, спасением, которого он ждёт, и которое уже не сможет подарить себе сам, потому что, вероятно, больше никогда не сумеет отважиться на самоубийство?
— Как ты думаешь, здесь только заразные больные? — всё-таки решился спросить Хайнэ, измучившись. — Неужели нет никого, кому нужна помощь… духовная, я имею в виду… но кто бы не представлял в этом смысле опасности?
Хатори выяснил всё в течение нескольких минут.
— Роженицы, — сказала женщина, обходившая больных. — Здесь есть женщины, которые не могут… — она помолчала, — или не хотят обращаться за помощью к жрицам.
Хайнэ посмотрел на неё изумлённо.
Разве такое вообще было возможно? Всю свою жизнь он был совершенно уверен в том, что помощь жриц — это непременная составляющая появления ребёнка на свет. Жрицы, и только они, спасали будущую мать от опасности, угрожавшую её здоровью, и от боли, которая, как говорилось, сопровождала процесс рождения. Поэтому даже бедные женщины всегда звали к себе сестру из храма, когда наступало время дать новую жизнь. Это было то, на что копили деньги в любой семье, и без чего ни одна мать не разрешила бы дочери взять в дом мужа.
— Большинство из них умирает, — кивнула женщина в ответ на немой вопрос Хайнэ, написанный на его лице. — Но они, без сомнения, не представляют для господина никакой опасности.
Она низко поклонилась.
Несмотря ни на что, Хайнэ почувствовал глубокое облегчение.
Появление на свет ребёнка — этот процесс, конечно, не имел ни малейшего отношения к грязи, зловонию и разложению, царившим в этом ужасном месте. Это было счастливое событие, которого с трепетом ожидали любые отец и мать, то, чего желали все родственники семейства на любом из празднеств, великое таинство… то, чего ему самому никогда не доведётся пережить. Никогда ему не доведётся держать на руках собственное новорожденное дитя, ну так, быть может, он испытает хотя бы отблеск этого чувства, держа на руках чужое.