Пророк, огонь и роза. Ищущие
Шрифт:
Хайнэ поднялся на ноги, чувствуя головокружение, и принялся неловко одеваться.
— Теперь нам нужно расстаться, — сказал Онхонто. — Я больше не ночевать в этом павильоне, но утром я прийти сюда, чтобы проведать вас.
Хайнэ испытал горькое сожаление: по собственной вине он провёл дома почти две недели, в то время как мог бы провести их рядом с Онхонто, а теперь уже слишком поздно, и им не удастся видеться так часто.
Но одно стало ему совершенно ясно: никогда он не вернётся в Арне по собственной воле, что бы ни наобещал брату, потому
Он испросил себе позволения с этого дня ночевать в бывших покоях Онхонто, спать в его опустевшей постели, и покинул комнату для того, чтобы вернуться в неё ночью.
Несколько часов спустя бывший рыбацкий сын Кайрихи, а ныне разодетый в шелка и драгоценности муж принцессы, покинул свою опочивальню и отправился через весь дворцовый сад в другой павильон, в котором его ждала молодая жена.
Сад был засыпан снегом; слуги расчищали его прямо перед ногами Онхонто, другие держали над его головой зонт и несли фонари. Снег медленно, неслышно падал с тёмно-синего неба, освещённого бледным сиянием луны, и серебрился в колеблющемся свете фонарей.
Завершающий этап церемонии бракосочетания был обставлен без прежней помпезности, и за это Кайрихи, рыбацкий сын, был благодарен стране, которая стала для него вторым домом.
Согласно традиции, сопровождающие покинули его в тот момент, когда он взошёл на ступени лестницы, ведущей в павильон, и свой дальнейший путь он продолжил в одиночестве.
Он прошёл по пустым широким коридорам, освещённым голубоватым пламенем многочисленных светильников, развешанных под потолком, и сопровождаемый лишь тихим шелестом собственного длинного одеяния, скользившего по лакированному полу.
Распахнув двери опочивальни, по размерам почти не уступавшей главному залу, Онхонто остановился на её пороге и низко поклонился.
Медленно приблизившись к своей супруге и по-прежнему не поднимая головы, он протянул ей ветку дерева с красными ягодами, только что срезанную в саду — она была засыпана ещё не успевшим растаять снегом. Снег должен был символизировать белизну кожи принцессы, ягоды — рубиново-красный цвет императорской крови.
«Санья! — вертелось в голове у принцессы, когда она, сообразно традиции, вкусила поднесённых ей ягод. — Это цвет крови Санья такой, а не моей».
Она знала о том, что Хайнэ Санья пытался покончить жизнь самоубийством, вскрыв себе вены; это известие не давало ей покоя.
По ночам, лёжа в постели, она закрывала глаза, и жалкий калека представал перед ней, как вживую. Он задирал свой длинный рукав, обнажая уродливую руку, и полосовал её ножом; кровь при этом текла рекой, и сердце принцессы замирало от сладострастия. Отвращение к уродству калеки и вожделение к его прекрасной, божественной крови даровали ей поток таких невиданных доселе чувств и желаний, что она просыпалась, вся дрожа, и тут же звала к себе одного из своих любовников — но всё было тщетно. Ни один из них не мог удовлетворить смутных, не до
Её последняя надежда была на мужа.
То, как она поступила с ним — холила и лелеяла, выполняла все его желания, наплевав на собственные, выдержала положенное время и даже соблюла все церемонии, посвящённые богам, в которых она не верила, — давало принцессе надежду на то, что она будет вознаграждена за свою жертву, что с мужем её всё будет не так, как с прочими, и что он принесёт отдохновение и сердцу её, и телу.
Больше, чем полгода, она ждала, чтобы прикоснуться к нему.
Теперь она получила на это законное право, законное во всех смыслах, и всё же почему-то не решалась сделать это.
— Вы довольны тем, как я обращалась с вами? — спросила принцесса, подходя к нему ближе.
— Да, госпожа, — почтительно поклонился Онхонто.
— Никто не причинил вам огорчения и не заставил испытать неприятное чувство, по недомыслию или же по злому умыслу?
— Нет, госпожа. Я прошу вас передать благодарность всем людям, которые прислуживали мне, и самую большую благодарность выражаю вам, моей супруге.
Он говорил заученные, официальные слова, и всё равно от звуков его ровного, почти лишённого эмоций голоса что-то вздрагивало в груди.
Таик жестом указала ему на постель и опустилась на неё рядом с ним.
— В таком случае, единственное, что может стоять между нами — это тот случай, который произошёл у нас с вами на вашей родине, — сказала она, помолчав. — Если вы не можете забыть мне того, что я была груба с вами, то скажите мне об этом сейчас. Я приказываю. Нет… настаиваю. Говорите искренне. Это не будет иметь для вас никаких последствий.
Онхонто, наконец, поднял на неё взгляд, и в спокойной морской синеве его глаз принцесса увидела то, что мгновение спустя он подтвердил словами.
— Что вы, госпожа, — тихо возразил он. — Я никогда не держать на вас зла. Кто я? А вы иметь… право приказывать и делать так, как вам вздуматься. Вы быть Императрица. К тому же я… как это говориться? Не обидчив.
Он улыбнулся мягкой, кроткой улыбкой.
Принцессе было отрадно слышать его речь, которая вновь стала косноязычной, неправильной, ломаной. Ей показалось, что она пьёт сладкий нектар, и этот нектар, тёплый и спокойный, разливается по её венам, заменяя яростно бурлившую в них кровь.
— Пока что я не быть Императрица, — возразила она, чуть усмехнувшись, и взяла его руку в свою. — Но когда-нибудь стану ей.
Онхонто отвечал её той же мягкой улыбкой, и принцесса почувствовала, что в нём нет неприязни к ней.
Это ощущение разожгло в ней жар; она поднесла его ладонь к губам и принялась покрывать её поцелуями, постепенно переходя всё выше — отворачивая длинный рукав и целуя тоненькую голубоватую жилку на запястье, мягкую кожу на внутреннем сгибе локтя.
Замерев на мгновение, принцесса оторвалась от своего мужа и проскользнула руками под его одежду.