Пророк, огонь и роза. Ищущие
Шрифт:
Добравшись до комнаты, в которой остановился Райко, Хайнэ и в самом деле нашёл книгу и принялся поспешно и лихорадочно перелистывать её, надеясь успеть до того момента, как отец вернётся. Однако отец не возвращался, и Хайнэ успел наспех пролистать книгу, а потом просмотреть её более внимательно, однако никаких упоминаний о Ранко Санье он не нашёл.
Он вернулся к себе, растерянный и измученный предположениями.
«Нужно спросить у Хатори, откуда он взял это кольцо», — подумал он, и по спине его пробежал холод от этой мысли.
Все эти дни он почти не общался с братом. То есть, тот,
И который никогда не спал с Марик Фурасаку.
Эта мысль, которую Хайнэ вполне успешно гнал от себя на протяжении четырёх суток, вернулась, и ему показалось, что ему всадили нож в только начавшую заживать рану.
Он сполз на пол, корчась от боли.
Хатори появился через пару часов, и в этот раз Хайнэ не удалось забыть о том, что случилось, как он ни старался. Ему мучительно хотелось знать, чем закончилась та встреча Хатори с Марик, которую он видел из окна, однако он не мог заставить себя спросить об этом.
Что будет дальше? Они поженятся?
Невидимая рана вновь открылась и начала кровоточить хуже прежнего.
— Что случилось? — спросил Хатори.
Хайнэ извивался в его руках, словно змея — прикосновения рук, которые трогали Марик, ласкали её, казались ему нестерпимыми.
— Ты никогда не сможешь мне этого забыть? — продолжил брат. — Это навсегда станет преградой между нами?
Хайнэ застыл, поражённый.
Как?! Он догадался?! Всё понял?
Хатори снял с него верхнюю накидку и, аккуратно свернув её, положил рядом с постелью.
— Что я могу сделать, чтобы ты об этом забыл? — спросил он. — Чтобы всё стало, как прежде?
Несколько минут Хайнэ молчал, не глядя на него.
Потом, преодолевая себя, осторожно придвинулся к Хатори и, закрыв глаза, положил голову ему на плечо. Сказать, что это было тяжело, значило ничего не сказать — на этот раз приходилось бороться не с обидой и не с ревностью, а с каким-то глубинным внутренним отторжением, и это было больно, как будто он совершал над собой какое-то неслыханное насилие.
«Что сделать, что, что, что?! — крутилось в его голове. — Если бы я знал сам!..»
— Дай мне мою книгу, — наконец, выдохнул он.
Когда учение Милосердного оказалось в его руках, Хайнэ снова перечитал отрывок про невинность и чистоту, и на мгновение ему стало легче.
— Он говорит о том, что у женщины должен быть только один муж, — проговорил он. — А у мужчины — одна жена. Что у каждого человека есть тот, кто ему предназначен, чья душа откликается на тот же зов. Что возлюбленные должны быть связаны, в первую очередь, духовными узами, а любовь, основанная на плотском влечении, большой силы не имеет. Что нужно хранить невинность и чистоту… Вдруг я встречу когда-нибудь ту женщину, которая мне предназначена? Ведь, получается, она должна где-то существовать. И, если она тоже будет верить в Милосердного — а это должно быть так — то она будет рада, что я сохранил невинность, что не потерял чистоты тела. Пусть это только оттого,
Хайнэ закрыл глаза, и слёзы, наконец, прорвались, даровав ему облегчение и смыв ту преграду, которую он воздвиг между собой и братом, словно весенние воды — плотину.
Он прорыдал, уткнувшись Хатори в грудь, полчаса.
— Она просила меня попрощаться с тобой от её имени, — сказал Хатори, когда он успокоился. — Она больше не придёт в этот дом.
— А ты в её?.. — тихо спросил Хайнэ.
— И я в её тоже. Если уж она не предназначена для тебя, то для меня — тем более.
Как ни странно, эти слова уже не имели для Хайнэ большого значения.
Он подполз к своему столу, открыл запертые на замок ящики и вытащил из них рукописи — законченные и не законченные рассказы, отрывки, наброски, черновики.
— Отнести меня на задний двор и помоги кое-что сделать, — попросил он Хатори.
Оказавшись на улице, он сгрёб большую часть принесённой из дома бумаги в кучу и поджёг.
— Зачем ты это делаешь? — изумился Хатори. — Ведь это же твои рукописи!
— Не мешай мне, — сказал Хайнэ. — Я хочу от всего этого избавиться. Больше никогда, никогда, никогда Энсенте Халия не будет писать подобной мерзости!
Он задрожал и начал с остервенением подкидывать в костёр всё новые и новые листы. Хатори обхватил его за пояс, мешая приблизиться к пламени.
— Пусти, — сказал Хайнэ. — Я ведь не собираюсь бросаться в огонь!
В глубине души его мутило от одной лишь близости пламени, жаркого, безжалостного, с готовностью пожирающего то, что ему предоставили, и готового пожрать точно так же, что угодно — хоть дом, хоть тело человека. Хайнэ боялся его, вспоминая казнь на площади Нижнего Города, боялся и ненавидел.
— Это похоже на обряд сожжения вещей умершего, — сказал Хатори, по-прежнему не отпуская его.
— Вот и прекрасно! — Хайнэ запрокинул голову и исступлённо рассмеялся. — Пусть умрёт, пусть катится прямиком в Подземный Мир вместе со своими пошлыми бездарными рассказами! Я ненавижу его!
— Но ведь это ты.
— Нет! — заорал Хайнэ. — Нет, это не я!
Костёр догорел, и от Энсенте Халии остался лишь пепел, да кое-где обрывки обгоревшей бумаги со следами чернил. Хайнэ чувствовал облегчение, но больше — опустошение.
В тот же вечер он спросил у Хатори про кольцо, однако ответ, которого он в конце концов добился, не сказал ему ничего нового — это был подарок приёмному сыну от госпожи Ниси.
Хайнэ подумал было, что всё бесполезно, и ему никогда не узнать правды, как вдруг ему в голову пришла одна мысль. Он вспомнил, как нашёл книгу с посвящением от Ранко Саньи в доме госпожи Илон.
«Моей любимой ученице»…
Не дав себе времени опомниться, Хайнэ сел писать письмо к госпоже. Он никогда бы не решился выспрашивать про Ранко Санью у родителей или хотя бы даже членов семьи Фурасаку, но в послании к едва знакомой женщине это, как ни странно, было легко — а, может быть, он уже слишком привык воображать себя другим человеком, когда писал письма.