Пророк, огонь и роза. Ищущие
Шрифт:
Вторая потайная дверь открывалась прямо в спальню Онхонто.
Сколько раз на протяжении полугода она останавливалась, не позволяя себе воспользоваться этим путём и посмотреть, как его переодевают, чтобы потом проскользнуть в его постель и жарко ласкать его до утра.
Она верила, что всё это будет иметь какой-то смысл.
Таик приоткрыла дверь и остановилась напротив постели.
Муж её спал с Хайнэ Саньей; полог был откинут, и принцесса видела лицо калеки, безмятежно-счастливое во сне и в то же время какое-то по-детски жалобное.
Лицо принцессы искривилось.
«Может, мне заставить его спать с калекой, как с женщиной? — подумала она, чувствуя, как чёрная злоба вонзается в её сердце, точно крючьями. — Не может быть, чтобы он был абсолютно бессилен. Если он испытывает к калеке нежность, если он так жалеет его за уродство, то пускай испытает к нему страсть! Пусть любит его, как не смог любить меня!»
Принцесса знала, что некоторые из прежних правительниц развлекались, заставляя своих любовников ласкать друг друга.
Ярость и сладострастие охватили её; ей захотелось немедленно увидеть, как красивое и уродливое соединяются, захотелось унизить своего прекрасного, недоступного супруга так, как это было только возможно. Заставить его выпить любовный напиток и спать с Хайнэ Саньей, низвести его трогательную нежность к калеке до грязного, запрещённого плотского удовольствия.
Он же говорил, что будет подчиняться её приказам.
Что он скажет в ответ на это?
Может быть, хотя бы возненавидит её, раз уж не смог полюбить?
Принцесса скривила губы, беззвучно, зло рассмеялась и вышла из покоев через главные двери.
Она шла, ни на кого не глядя, по пустым коридорам, и ей казалось, что она идёт во сне. Мраморные потолки и деревянный пол, голубоватый огонь светильников и сизые предрассветные сумерки, белоснежный покров сада и жаркий огонь алых ягод — всё перемешалось у неё перед глазами, превратилось в нелепую бессмыслицу, яркую картинку цветного калейдоскопа.
Она подумала, что умерла, и бредёт по полям, предваряющим вход в Подземный Мир, чтобы рухнуть в огненную пропасть, зияющую развёрстой черной пастью прямо у неё перед ногами.
А потом всё взорвалось оглушительным звоном, как будто мир и впрямь перестал существовать.
Принцесса остановилась посреди одного из коридоров, подняв голову и опустив руки — растрёпанная, в тёмной накидке, оглушённая.
Много времени ей потребовалось на то, чтобы понять, что звук этот — от которого чуть не раскололась её голова, и полились ручьями из глаз слёзы — это тот самый звук, которого она ждала на протяжении без малого десяти лет.
Зрение и слух мало-помалу начали возвращаться к ней; принцесса увидела людей, застывших вокруг неё в нелепых позах — кто-то замер в низком поклоне, подметая растрёпанными со сна волосами пол, кто-то упал на колени.
Принцесса смотрела на них и ничего не говорила.
Наконец, она услышала шаги, твёрдые и размеренные, и увидела
Верховная Жрица Аста Даран остановилась напротив неё, бледная, но успевшая одеться подобающим образом. Чувств своих она ничем не выражала, разве что только плотно сжала губы.
— Свершилась Воля Богини, — проговорила она ровным, твёрдым голосом. — Позвольте мне выразить моё нижайшее почтение от имени всех ваших подданных, Ваше Величество. Пусть Ваше правление будет долгим, и свет Богини устелет ваш путь золотом и славой, а я буду молиться за душу Вашей предшественницы.
С этими словами Верховная Жрица упала ниц, и все остальные — те, кто ещё не успел этого сделать, последовали её примеру.
«Вот и пришёл час, — отстранённо думала Таик, глядя на них. — Великий час моего торжества».
Она стала Императрицей.
***
Хайнэ вернулся в покои Онхонто ближе к полуночи, когда тот был в опочивальне своей молодой жены.
Он проскользнул в опустевшую спальню, отослал слуг, откинул полог и с некоторым смущением проскользнул под чужое одеяло.
Простыни и подушки издавали всё тот же слабый аромат роз, который Хайнэ всегда чувствовал возле Онхонто. Он погрузился в благоухающую постель и почувствовал себя расслабленным; какое-то время он бездумно нежился на мягкой перине, как нежился бы в ароматной ванне.
Потом начал поднимать руку, всё выше и выше, испытывая такую робость, как будто бы раздевался перед незнакомцем.
Рукав скользнул вниз, открывая взору изуродованную плоть; первым желанием Хайнэ было быстрее спрятать её под одеяло, но он подавил его и заставил себя посмотреть на собственную руку новым, другим взглядом.
«Он сказал, что я не уродлив, — думал он, раз за разом прокручивая в памяти случившееся. — Сказал, что это не уродливо».
И отвращение к собственному телу, преследовавшее его много лет, медленно отступало, сменяясь какой-то тихой печалью.
Хайнэ знал, что это не навсегда, но всё же момент передышки дорого для него значил.
И человека, который сделал ему такой щедрый подарок, он готов был отныне боготворить.
Поднявшись с постели, Хайнэ взял бумагу и написал на ней несколько строк — ему хотелось поделиться с кем-то своими чувствами.
«Этот человек — самое прекрасное на свете существо, — писал он. — Нет никого, кто был бы хоть немного подобен ему.
Он совершил для меня чудо…
Он сказал те слова, которых я ждал, быть может, всю жизнь, и которые успокоили моё сердце.
Я хочу остаться рядом с ним до конца жизни; если бы не моё увечье, я был бы счастлив быть самым последним из его слуг, стирать его одежду и подносить ему еду.