Пророк, огонь и роза. Ищущие
Шрифт:
Иннин взглянула на него и отвернулась, но Хайнэ успел прочитать в её взгляде те же чувства, что испытывал сам.
В голову ему пришло, что когда-то давно они оба мечтали попасть во дворец, а теперь точно так же мечтают из него вырваться, но эта возможность, судя по всему, уже потеряна.
— Проходите, господин Санья, — проговорила, неприятно улыбаясь, женщина с очень светлыми волосами, указывая ему на место за столом.
Лицо её напоминало лицо Астанико, и Хайнэ вспомнил, что у того, кажется, была во дворце сестра.
Но в этот момент он увидел Онхонто, и сестра
Тот сидел во главе стола в той же самой золотой одежде, в которой стоял на гребне дворцовой стены.
Большинство собравшихся гостей были бледны — очевидно, предстоявшее не было для них секретом, однако лицо Онхонто со всеми чувствами, которое оно могло выражать, было, как и раньше, скрыто маской.
«Знает ли он о том, что здесь будет происходить? — в смятении думал Хайнэ, пробираясь к нему. — И почему он по-прежнему в маске? Он ведь должен был снять её после того, как закончатся брачные церемонии».
Он жаждал услышать звуки его голоса, но и они ему ничего не сказали: Онхонто поприветствовал его своим обычным, спокойным тоном и больше ничего не добавил.
Бледнолицая сестра Главного Астролога усадила Хайнэ между ним и своим братом.
Слуги суетились возле столов, наливая гостям вино и подкладывая в тарелки лакомства.
Наконец, все приготовления были закончены.
Гости, разряженные в свои самые лучшие одежды, замерли, не решаясь поднять глаз от нетронутых пока что блюд.
Почти на всех лицах были написаны испуг и недоумение, однако были взгляды, в которых светилось жестокое любопытство, взгляды, тайком бросаемые на помост.
Солнце, удивительно жаркое для поздней осени, поднялось над садом и, казалось, тоже застыло в немом ожидании, глядя на происходящее из самой высокой точки неба.
В это время в переносном шатре, где располагалась Императрица, Верховная Жрица уговаривала её остановиться, пока не стало поздно.
— Не совершайте необдуманных поступков, Госпожа, — настаивала она, почти потеряв своё привычное самообладание. — Повремените с казнями хотя бы несколько недель! Не омрачайте первый день вашего правления таким неблагородным поступком, не оскорбляйте Великую Богиню!
Грим покрывал лицо Императрицы толстым белым слоем и делал его как никогда похожим на неподвижное лицо мертвеца, но ярко-алые губы зашевелились, уголки их поползли вверх.
«Что для меня ваша Богиня? — говорила эта злая, равнодушная усмешка. — Я не верю ни в каких богов».
— Я знаю, Госпожа! — почти выкрикнула Даран. — Хорошо, не верьте в дурные предзнаменования. Но на протяжении столетий этот день воспринимался народом как светлый и добрый праздник, день, когда высочайшая особа осыпает своих подданных милостями, вы же хотите превратить его в кровавую резню. Тысячи людей собрались на улицах, чтобы приветствовать вас как свою повелительницу, как бы они к вам ни относились, Вы же хотите швырнуть им под ноги трупы их родных и близких. Вам забудут многое, но только не это! Прислушайтесь ко мне.
Императрица молчала, и на мгновение Даран показалось, что её слова возымели некоторый эффект.
— Когда мне было восемь лет, меня схватили
— Потому что вы Императрица! — вскричала Даран. — Ваши цели могут быть хороши или дурны, но они должны превосходить ваши личные чувства и обиды! Только в этом случае вы сможете говорить о возвращении императорскому дому былого величия. Потому что величие является лишь тогда, когда бы побеждаете малое ради великого!
Слова эти были рискованными, но интуиция подсказала Верховной Жрице, что сейчас она может их произнести.
Таик вздрогнула и отвернулась.
«Она остановится!» — мелькнуло в голове у Даран, и личное торжество от победы смешалось в ней с тихим, благостным удовлетворением от того, что она сделала правильное дело.
— Не думай, что я так уж глупа, — проговорила Императрица не совсем твёрдым голосом и замолчала. — Когда я дам знак, вели явиться ко мне той, которую ты хочешь сделать своей преемницей, — добавила она после паузы и поднялась на ноги.
Тяжело ступая, она вышла из шатра, и прислужники подхватили подол её длинного одеяния.
Даран на мгновение прикрыла глаза, а потом позвала к себе Иннин.
Та прибежала в шатёр, одновременно испуганная и возмущённая, прекрасная в своём гневе и наивная, как ребёнок, уверенный в его праведности.
— Вы позволите всему этому произойти?! — закричала она, не сдержав тех слов, которые, очевидно, хотела произнести давно. — Остановите это, госпожа!
Даран молчала.
Как обычно, при виде этой девочки гордость мешалась в ней с гневом, восхищение — с горьким чувством, что её будущая преемница совершенно не готова для этой роли.
— Когда Госпожа даст знак, подойдёшь к ней, — сказала она, не глядя на Иннин и оставив её слова без ответа.
А на помост, тем временем, вытащили одного из схваченных этой ночью и бросили его на колени.
Жрица прочитала ему обвинение: преступление его состояло в том, что он находился в числе зрителей кукольного представления, устроенного на площади Нижнего Города месяц назад, и смеялся над оскорблением Светлейшей Госпожи.
«Неужели его казнят только за это?» — в ужасе думал Хайнэ, не поднимая от стола глаз.
Он почти не слышал речи Императрицы, поднявшейся на помост в окружении прислужников, как вдруг одно из её слов привлекло его внимание, прозвучав для него подобно гласу с небес.
И это слово было — милосердие.
Хайнэ вскинул голову.
— …но я решила проявить милосердие, — повторила Таик глухим, замогильным голосом и окинула людей, собравшихся за помостом, мрачно светившимся взглядом. — Я не предам вас в руки палачей и, позабыв свою обиду, дарую вам ценный дар.
«Великая Богиня, — потрясённо подумал Хайнэ, чувствуя невероятное, опустошающее облегчение. — Неужели?! Что ж, даже если это фигура речи, а неё истинные чувства, то всё равно это чудо, сотворённое тобой, душа моей души…»