Пророк, огонь и роза. Ищущие

Вансайрес

Таким образом, плюсом будет спасение жизни Хатори и, заодно, укрепление религиозных чувств в подданных, минусом — гнев Светлейшей Госпожи, желающей воспользоваться сложившейся ситуацией в собственных целях.

— Но Светлейшая Госпожа и без того гневается… слишком часто, — осторожно намекнул Астанико на то, что первая чаша весов должна перевесить.

В глубине души он не боялся Таик, сначала принцессу, а потом Императрицу, считая её вздорной, истеричной и глупой женщиной, и в этом мнении его сильно поддерживали рассказы сестры, которая провела рядом с принцессой почти всю жизнь.

Гораздо больше Астанико опасался Даран и сейчас, пламенно и пылко излагая свои соображения, одновременно надеялся убедить её в своём уме и проницательности и заручиться её дальнейшей поддержкой.

Тогда та жертва, которую приносил он сам, спасая ненавистного ему человека, сразу же принесла бы приятное практическое следствие — помимо эфемерных и идеалистических, которые были связаны с братом и сестрой Санья.

И он частично добился своего.

«Умный и честолюбивый мальчик, далеко пойдёт, — думала Даран, созерцая его своим тусклым, ничего не выражающим взглядом. — Но не думает же он, что ему удастся перехитрить меня?»

— Всё это хорошо, господин Главный Астролог, — вдруг решительно перебила она его на середине очередной пламенной тирады, хотя до этого не произносила ни слова. — Но вы чересчур увлеклись общественным фактором и совсем позабыли о личном, который, смею предположить, единственный заставлял вас поддерживать отношения с Хайнэ Саньей и Иннин, потому что большой интриги с их помощью вам провернуть бы не удалось.

Главный Астролог сразу как-то побледнел.

— Так вот, я предлагаю вам ещё раз как следует подумать и переоценить ситуацию в связи с тем фактом, что госпожу Иннин и господина Хатори связывают узы, куда более глубокие и взаимопроникающие, чем просто братские или дружеские, — сказала Даран, сдержав усмешку.

Она смотрела на Астанико и пыталась прикинуть, станет ли он отпираться от своей очевидной страсти к её племяннице, и если станет, то насколько долго.

Он не стал — и этим несколько повысил себя в её глазах.

— Я в курсе, что госпожа Иннин питает к господину Хатори известную симпатию, — проговорил Главный Астролог, через силу усмехнувшись. — Но до тех пор, пока всё это не переходит определённой грани, я смогу сдерживать собственные чувства в этом отношении. А госпожа Иннин эту грань не перейдёт.

— Уже перешла, господин Астанико, не далее, как вчера вечером, — возразила Даран. — К сожалению, у вас устаревшие сведения.

Нужно было видеть, как искривилось его лицо.

— Вы хотите сказать, что она… нарушила клятву жрицы? — проговорил Астанико, смертельно побледнев и скомкав рукав затрясшимися пальцами.

— Увы, — безжалостно подтвердила Даран. — Более того, я не сомневаюсь, что рано или поздно она откажется от выбранной стези, сбежит из дворца, сделает Хатори своим мужем, и вам ещё придётся составлять гороскопы для их детей. Я ведь знаю Иннин, — добавила она, использовав одну из крайне редких своих улыбок — мягкую и с долей материнской снисходительности.

Бледность на лице астролога сменилась не менее болезненной краской дикой, всепоглощающей ярости.

— Довольно солидный камень, брошенный на другую чашу весов, не правда ли? —

сказала Даран задумчиво, глядя куда-то в сторону.

— Сдаётся мне, господин Хатори насолил вам не меньше, чем мне когда-то, — проговорил Астанико с кривой ухмылкой, когда немного отошёл от шока. — Я ошибся только в одном — вы не менее моего желаете его смерти.

— Я — жрица, господин Главный Астролог, — напомнила ему Даран холодным тоном. — А жрица всегда бывает беспристрастной. Впрочем, каюсь. Возможно, мне просто любопытно посмотреть, что победит в вашей душе.

При этих словах лицо Астанико совсем уж перекосилось, глаза расширились.

— Вы… — как-то изумлённо произнёс он.

— Я не стану вам мешать, — перебила его Даран. — Делайте, как сочтёте нужным. Для меня есть польза в любом из вариантов развития ситуации. Решение за вами.

Главный Астролог вдруг рассмеялся.

— О, я не стану томить ваше любопытство, — отрывисто, злобно проговорил он. — Разумеется, решение моё ясно, как божий день… или, скорее, как темнота ночи. Тьма всегда побеждает, не правда ли?

— Побеждают те наши желания, которые наиболее сильны, — пожала плечами Даран.

Но Астанико уже снова совладал с собой.

— Могу я попросить вас, по крайней мере, прикрыть мою спину? — осведомился он, сложив руки на груди. — Я имею в виду, намекнуть госпоже Иннин… и господину Хайнэ, что задуманное чудо сорвалось не по моей вине. Например, мой заговор раскрыли, или ещё что-нибудь в этом духе. Я свою роль сыграю, но не знаю, поверят ли мне без доказательств. Думаю, я заслуживаю этой малости — хотя бы в благодарность за то, что я отговорил Хайнэ признаваться, что учение Милосердного принадлежит ему. Если бы он это сделал, тень пала бы на всю семью Санья… не думаю, что вы этого хотите.

— Чего я хочу, а чего не хочу, вам неведомо, и ведомо не станет, — отрезала Даран. — Мне казалось, вы этот урок уже усвоили за прошедший час. Впрочем, надеяться вы, конечно, можете. Надежда остаётся с человеком до самого последнего часа, а когда она исчезает, вместе с ней отлетает и его дух. На этом прошу вас покинуть мой кабинет.

Главный Астролог поклонился и вышел.

И после этого Даран дала выход ярости, которая копилась в ней со вчерашнего вечера.

«Не для того я принесла столько жертв и вложила в тебя столько сил, чтобы ты сбежала с первым же любовником и жила, как обычная женщина, — думала она, подойдя к окну и глядя на занесённый снегом осенний сад. — Глупая… глупая, глупая!»

Она стукнула кулаком по деревянной раме и замерла.

Где-то вдалеке несколько раз пробили в гонг, возвещая полдень.

***

Ночь, бессонная для Хайнэ, Иннин и Главного Астролога, оказалась таковой и для Хатори — однако виной тому были отнюдь не размышления о близости возможной смерти.

Последняя была до странности ему безразлична, хотя он меньше всего на свете хотел умереть, и особенно после случившегося.

Волновало его другое: пытаясь скоротать вечер, он взялся прокручивать в голове события, произошедшие до его ареста, и вдруг обнаружил, что они начали медленно, но верно выветриваться из его памяти.