Пророк, огонь и роза. Ищущие
Шрифт:
Хайнэ на мгновение замер, пытаясь преодолеть что-то странное, будто силой запечатавшее его уста и не позволявшее произнести то единственное слово, которое он хотел сказать.
— Хаалиа, — наконец, проговорил он, глубоко вдохнув. — Вы — Хаалиа, брат Энсаро.
Сердце с каким-то опозданием бешено заколотилось.
Господин Маньюсарья молчал.
— Величайший маг всех времён, сын Солнечного Духа, предатель и убийца брата? — вдруг спросил он, улыбаясь, и всё лицо его как-то преобразилось, просветлело.
—
— Может, и так, — ответил ему Манью задумчиво. — Может быть, брат — и тёмная половина. Но что с того?! — внезапно крикливо добавил он, пронзив Хайнэ горящими, как уголья, глазами.
Того на мгновение окатило ледяным ужасом.
Жуткая картина вдруг привиделась ему: вместо господина Маньюсарьи в его шёлковых одеждах — обгоревший, почерневший труп, восставший из пепла и открывший глаза, чёрные провалы, из которых вырываются языки пламени.
Хайнэ отшатнулся, рыдая от ужаса, увидев то самое страшное, чего боялся больше всего всю жизнь.
«Почему это так ужасно для меня?.. — промелькнуло в его голове. — Почему именно это?..»
— Думаешь, что ты — Энсаро? — вдруг спросил Маньюсарья, предупреждая его дальнейшие размышления. — Думаешь, ты — Энсаро, сгоревший заживо на костре и получивший перерождение, поэтому так боишься огня, а я — Хаалиа, никогда и не умиравший?
Картинка вновь вернулась на своё место; Хайнэ дрожал от пережитого ужаса.
— Я… я думаю, вы хотите… чтобы он… ваш брат… простил вас, — с трудом проговорил он заплетающимся, немеющим языком. — Простил за то, что вы позволили ему умереть. Я… я могу…
— Да? И что же ты можешь? — волшебник вдруг вскочил на ноги и навис над Хайнэ грозной тенью. — Простить меня от его имени?
Тот съежился на полу беседки.
— Я напишу для вас историю, — прошептал он. — В которой он это сделает. Спасите Хатори от огненной казни, спасите его от того, от чего не смогли спасти Энсаро. Этого… этого будет достаточно…
Несколько минут он ничего не видел и не слышал, не решаясь поднять глаз на Маньюсарью и увидеть, какое действие произвели его слова.
Это и был тот самый полубезумный шанс спасти Хатори, на который он рассчитывал.
Единственный козырь в его рукаве.
Наконец, он это сделал.
— Предположим, ты рассказал Манью правду о нём самом, аххаха, — проговорил волшебник своим привычным насмешливым тоном. — Что ж, значит, Манью придётся отплатить тебе тем же самым, потому что Манью всегда платит свои долги. Манью тоже расскажет тебе правду, ты готов её услышать?
— Да, — пробормотал Хайнэ, не совсем понимая, что он имеет в виду.
— Тогда иди сюда, Хайнэ Санья, Энсенте Халия Всепрощающий. — Маньюсарья улыбался; глаза-щёлочки щурились. — Иди сюда и смой с Манью этот грим. Тогда ты увидишь, что Манью представляет из себя на самом деле. Ты увидишь, скрывается
Улыбка нарисованного рта стала ещё шире.
Он вновь опустился в плетёное кресло, расслабленно положив обе руки на подлокотники, и чуть запрокинул голову, с видимым удовольствием прислушиваясь к пению щебетавшей в клетке птицы.
Хайнэ, чуть помедлив, приблизился.
Он увидел перед собой на низком столике сосуд с маслянистой жидкостью и рядом с ней — носовой платок. Намочив его, он протянул руку к загримированному лицу и задрожал: ему вдруг представилось, что, смыв этот грим, он вновь увидит то, что мелькнуло на мгновение в страшном видении — обгоревший, изуродованный, оживший труп.
Но господин Маньюсарья, усмехнувшись, схватил его за подбородок, впившись длинными ногтями в щёку и как будто говоря: смотри, смотри, не вздумай отворачиваться.
С искривившимся лицом Хайнэ провёл носовым платком по чужой щеке, покрытой слоем белоснежной краски.
Медленно, сквозь растворявшийся грим, перед ним стали проступать очертания чужого лица… нет, хвала Богине, не изуродованного.
Почувствовав облегчение, Хайнэ стал дышать медленнее, спокойнее.
Он отмывал от краски бледный лик совсем ещё не старого человека — даже наоборот, очень юного, довольно красивого. Чётко очерченные брови, резко контрастировавшие с очень белой кожей, такие же тёмные глаза, в страдании искривлённый рот, аристократически тонкая переносица, прямой нос…
Хайнэ замер, вдруг что-то почувствовав, но это «что-то» было ещё на грани мучительного предчувствия, а не осознанной мысли.
Лишь когда он случайно задел рукой шапку господина Маньюсарьи, и та полетела на пол вместе с белыми волосами, оказавшимися париком, а по плечам Манью рассыпались угольно-чёрные пряди, Хайнэ всё понял и, не сдержав крика, отпрянул назад.
Юноша в одежде господина Маньюсарьи и с лицом Хайнэ Саньи поднялся с места и, характерно припадая на одну ногу, принялся ходить взад-вперёд по беседке.
— Хатори мой друг и брат и, между тем, спал с той женщиной, которую я люблю больше всего на свете, — произнёс он, глядя куда-то вдаль. — Разве могу я простить его за это?! Ну и что же, что я сам об этом его попросил. Разве он не должен был догадаться о том, что на самом деле я вовсе этого не хотел? Разве имеет значение всё, что он для меня делал, раз он не может угадать все тайные стремления моей души, все мои глубокие переживания? Он не имеет ни малейшего понятия обо мне настоящем! К тому же, это он виноват во всём, что со мной случилось. После того, как он потащил меня в Нижний Город, я заболел — значит, это Хатори виноват во всём, во всём, во всём! Я хочу, чтобы он расплатился за это; он — предатель, а вовсе не мой друг!