Прощальный ужин
Шрифт:
— А-а! Это Умаров, мой начальник.
В фойе было много народу. Один искал знакомых по тресту, управлению; другой тыкался лицом к соседу — прикурить сигарету. Дым, сутолока, все те же споры, которые шли в зале.
— Душно! — вырвалось у меня; был конец мая, и в городе плавился и липнул к ногам асфальт на тротуарах. — Может вообще уйти отсюда? Тут и без нас хватает умных голов. «Сейсмическая стойкость сборных конструкций!..» — передразнил я спорщиков. — Как решат умные головы, так и будет.
— Я не могу уйти, — обронила она. — Я только и жива этим — делом.
Но, хоть и не на долгое время, мне все же удалось увести ее из душного фойе на улицу. Перед театром был небольшой сквер. Цвела акация, пахли листья молодых тополей. Я усадил Халиму на скамью, сел рядом; взял ее руки в свои и только тогда сказал:
— Ну, а теперь рассказывайте все по порядку!
Халима уткнулась в мое плечо — как тогда в автобусе, когда
— Сабир?! — сказал я.
— Да… — Она обернулась и впервые посмотрела на меня. — И самое страшное, за что я казню сама себя: он погиб из-за меня. — Халима краем платка вытерла слезы. — Он оказался смелее, мужественнее, чем я о нем думала. Иногда его медлительность меня раздражала. А тут, когда это случилось, все решали считанные секунды. И он не растерялся. Как раз болел Рахим, наш мальчик. У него была корь, он часто вскрикивал среди ночи и просил пить. Я спала с ним в детской. Какой сон, когда рядом больной ребенок?! Рахим вскрикнул. Я встала, дала ему попить. Через некоторое время он забылся. Я задремала. Вдруг слышу какой-то странный гул. Такого странного гула я ни разу в жизни не слышала. Гроза?! Бомбежка?! Уже занялся рассвет. Но в комнате было темно. Я включила ночник — какой-то единый миг свет еще горел. И в этот единый миг я увидела, что стена дома треснула и щель растет, ширится — так бывает, когда течет вода. Из щели, из паза торчит конец деревянной балки — вот-вот обрушится потолок. Я в ужасе вскрикнула: «Сабир!» Гляжу, все двери — как живые, ходят из стороны в сторону. Не помня себя от ужаса, я метнулась из комнаты. Грохот, треск. Свет то гаснет, то вспыхивает вновь. Выбежала на лестничную площадку. Люди с третьего этажа — в ночных сорочках, в халатах — бегут вниз. Крики, плач детей. Выскочил и Сабир и сразу: «Где Рахим?» — «Он там!» — крикнула я и хотела было вернуться в детскую, но Сабир с силой оттолкнул меня вниз. Он, видимо, понял, что случилось. Я побежала вниз, на улицу, а Сабир — в детскую. Не помню, как я очутилась в сквере перед домом. Помню, когда я бежала вниз по лестнице, то падали и рушились перила. На улице пыль, песком и дымом затянуло все, не видать деревьев в сквере. Из окон нашего дома летят на землю какие-то узлы. «Рахим!» — кричу я и, обезумевшая, снова бегу в подъезд. Лестница уже обрушилась, и наверх вбежать нельзя… Этот кошмар, как потом выяснилось, продолжался всего лишь три минуты. Но за эти три минуты я, наверное, тридцать раз бросалась к подъезду с криками: «Сабир! Рахим!» Но люди уже пришли в себя — удерживали, не пускали меня в обрушившийся дом. «Вон твой Рахим! Зачем кричишь?!» Кто-то отвел меня в сторону. Гляжу, на земле завернутый в одеяла и подушки, лежит мой мальчик, плачет.
— Живой?! — воскликнул я.
— Живой… — сказала она чуть слышно. — Сабир закатал его в постель и выбросил в окно. А сам выпрыгнуть не успел — в это время потолок в детской рухнул…
13
— Первый дом, который моя бригада строила, выходил фасадом на улицу Свердлова. Будете в Ташкенте, обязательно взгляните на него. С этим домом связано столько радостей и мук! Через дорогу, слева, сквер, в котором чернели пни — остатки поломанных тополей. Если бы тополя не поломало при землетрясении, то за их вершинами не видно было бы двухэтажного особняка с белыми колоннами, где помещался институт Горпроект, в котором работала Халима. Особняк уцелел, только осыпалась штукатурка с колонн, но все это мелочи. Проектировщики знали, какие хоромы себе выбрать… — пошутил Иван Васильевич. — Но я не об этом, собственно. Я обмолвился об особняке только потому, чтобы вы знали, что мы с Халимой работали близко друг от друга. Работали близко, а встречались редко. Институт, в котором служила Халима, снабжал строительные участки технической документацией. А таким участком, по сути, стал весь город. Конечно, и у Халимы хватало дел. Но все же институт — не монтажная площадка, где каждая минута на счету. В институте вечером можно пораньше уйти, да и днем при необходимости отлучиться на какое-то время. Примерно так рассуждал я. У меня почему-то была надежда, что поскольку мы теперь работаем рядом, то будем часто встречаться.
Строители начинают рабочий день рано. И, пока на монтажную площадку поступают плиты перекурить даже нет времени. Лишь в обед можно выкроить четверть часа для передыха. Еду нам привозили — щи, кашу, котлеты. Ребята быстро опоражнивали миски, оставалось еще время, чтобы почитать газету или постучать костяшками домино… Вот, пообедали, значит, ребята освобождают стол и — за домино. А я бегом в институт, к Халиме. Но что такое? Как ни приду, ее нет. Сотрудники сидят за столом пьют чай. А Халимы нет. И вчера я ее не застал. Не утерпел, спрашиваю. Говорят: «Халима на объект уехала». — «А когда будет у себя?» Переглядываются. Кто-то не очень охотно отзывается: «Через час, не раньше». Любезно отвечаю: «Спасибо!» А внутри у меня все клокочет от какого-то недоброго подозрения. Пока шагаю обратно на объект, думаю, что завтра нарочно явлюсь пораньше.
Бегу назавтра примерно за полчаса до обеденного перерыва. Только я выхожу из ворот стройки, вижу, Халима. Быстро промелькнула между колонн и свернула за угол дома. В руках у нее хозяйственная сумка и вид озабоченный. «Все-таки она живет у сестры, — подумал я, — и ей приходится делать покупки». Я решил помочь Халиме и, прибавив шагу, пошел за ней. Оглядел улицу за углом — нет нигде Халимы. Расталкиваю прохожих, бегу сначала в одну сторону, потом в другую. Вижу, мелькнул вдали ее черный платок. Толкаю прохожих, извиняюсь, а сам бегу, и мысль, конечно, об одном: куда она спешит? Тут и магазинов-то поблизости нет!
Гляжу, из-за угла выползает трамвай. Халима легко прыгает в вагон, и вот ее черный платок мелькнул за стеклом. Трамвай звякнул и, поскрипывая колесами, загромыхал вдоль бульвара… Я растерялся, не знаю, что делать: ехать за Халимой следом или возвращаться на объект? Подходит еще один трамвай. Народу много, но я спокойно, безо всякой сутолоки подымаюсь на площадку… В Ташкенте, как и во всех больших городах, многолюдно. Однако после землетрясения, заметил я, что-то сделалось с людьми: ни ругани, ни толкотни в очередях, все внимательны стали и учтивы. И на этот раз я спокойно вошел и встал около двери. Мне почему-то казалось, что я увижу Халиму на следующей остановке, у гастронома. Непременно встречу, уверял я сам себя, и помогу ей управиться поскорей с покупками. Поэтому я не отхожу далеко от двери и все выглядываю в окно, чтобы успеть сойти, если увижу Халиму. Но на остановке у гастронома ее не видать. Я еду дальше. Однако и на следующей остановке ее нет. Как дурак, еду до кольца и возвращаюсь.
Ребята смотрят на меня удивленно: куда это наш бригадир мотался? Я делаю вид, что ничего особенного не случилось. Подхожу к Ахмеду Курматову, сварщику. Вместе с ним мы осматриваем швы сварки, которые он сделал без меня. Напоминаю Ахмеду еще раз: «Смотри, Ахмед, вари аккуратней!» От Ахмеда спешу к монтажникам. Суечусь, а в голову лезут глупые мысли, покоя мне не дают. Думаю: «А может она к любовнику ездит! — И тут же сам себе возражаю: — С хозяйственной сумкой?!»
Вечером я закрываю ворота стройплощадки. Все уходят, и прораб тоже, а я должен все осмотреть, подумать о завтрашнем дне: как лучше расставить людей, сократить простой крана. Я, это, запираю ворота, слышу, кто-то окликнул меня:
— Иван!
Оглянулся — Халима.
Я так обрадовался, что не мог удержаться, взял ее под руку.
— Пойдемте, Халима! Я провожу вас на Текстильную! (Она жила у младшей сестры, в поселке текстильного комбината.)
Халима с радостью согласилась, и мы пошли. Это, если вы помните, прогулка через весь город. Но мы шли и шли, не замечая ни вечерней духоты, ни усталости. В городе было много новых людей — солдат, строителей, связистов, — и я замечал, как прохожие любовались Халимой. Некоторые останавливались, подолгу смотря нам вслед: мол, надо же, какой счастливчик — вдет под руку с такой красивой женщиной! Но я не думал о том, что иду рядом с самой красивой женщиной в мире. Я не задумывался о наших отношениях. Да никаких отношений и не было. Было просто дружеское участие. Халима, шагая маленькими своими шажками, рассказывала мне о Сабире, о том, какой он был хороший. Она вспоминала, как они ездили за город и что говорили при этом, мечтали о том, кем станет их мальчик — Рахим.
Я слушал и невольно думал про сегодняшнее: рассказать, что я, как влюбленный мальчишка, следил за ней и ездил по всему городу на трамвае? Но что-то удерживало меня от этого и вместо рассказа про свое мальчишество я спросил про Рахима:
— А как поживает малыш-то?
Халима вдруг остановилась, пристально на меня посмотрела. И был такой миг, когда мне показалось, что в глазах у нее мелькнул испуг.
— Ничего… А что?!
— Да так… — Я понял, что разговор о Рахиме ей почему-то неприятен, и, помолчав, поспешил перевести разговор на другое.