Прощальный ужин
Шрифт:
Потянулись мучительные дни, полные отчаяния и одиночества. Марина не отходила от постели больной ни днем, ни ночью. Иногда казалось, что девочка не выдержит. Она задыхалась от спазм в горле; к тому же начало июля в Крыму выдалось жаркое, духота в палате была неимоверная. Марина смачивала в раковине простыню и занавешивала ею окно, стремясь хоть немного освежить воздух. Но через четверть часа простыня становилась сухой и надо было все начинать сначала: лезть на подоконник, снимать занавеску, мочить, вешать. И так весь день. Девочка ничего не ела, и приходилось
В сутолоке и тревоге за жизнь дочери Марина потеряла счет дням, проведенным в больнице, и если бы ее спросили, сколько продолжалось это, она не могла бы сказать.
Наконец кризис миновал. Но девочку и мать еще продолжали держать в изоляторе. Деньги были на исходе, и Марина попросила сестру, дежурившую вечером, позвонить домой, Глебу. Сестра явилась в полночь сконфуженная. «Ваша квартира не отвечает», — сказала она. На другой день Марина попросила ее позвонить в мастерские. Предварительно она объяснила, кого надо попросить и как объясниться с дедом Егорием. Дед Егорий сказал, что Маковеева уже давно не видать в мастерской.
Предчувствуя недоброе, Марина попросила у заведующего отделением, чтобы он разрешил позвонить ей самой. Тот сжалился, разрешил.
Марина вызвала к телефону мать. Сдерживая слезы, она рассказала матери про болезнь Наташи.
— Ах, милочка! Ах, голубка! — запричитала Надежда Павловна. — Что же ты мне раньше-то не позвонила? Наташенька-то, радость моя, больна. Да я б на самолете к вам прилетела.
Надежда Павловна хоть и сокрушалась и обмолвилась даже, что прилетела бы, но это так, для виду. На самом же деле ей было не до этого. Как только дочь с внучкой уехали на юг, Надежда Павловна взялась за Маковеева. Основываясь на показаниях сторожа мастерских, она составила жалобу в отделение Союза художников. В этой жалобе Надежда Павловна писала о том, что муж ее дочери, художник Маковеев, сожительствует с Ларисой Черновой, что под угрозой хорошая советская семья, и просила принять меры. У Глеба потребовали объяснений.
Может, вся эта история с Ларисой и окончилась бы мирно, полюбовались-помиловались бы они, да и разошлись, если б не Надежда Павловна. Но она зачастила в приемную; часами ожидая встречи с руководителями МОСХа, она рассказывала секретаршам про сожительство Маковеева с Ларисой. Слух об этом дошел и до мастерских на Масловке, и Глеб был поставлен перед выбором: или — или… Выведенный из себя, Маковеев купил билеты на самолет и улетел вместе с Ларисой в Адлер.
Надежда Павловна всю эту историю знала. Знала, что уже две недели Маковеев и Чернова отдыхают в Сочи, а все эти ее вздохи и слезливость были напускными, неискренними.
Марина сказала, что Наташа теперь чувствует себя лучше, дней через десять ее выпишут, но у них нет денег на обратную дорогу.
— Хорошо, я разыщу этого паршивца! — пообещала мать.
Не желая тревожить дочь, Надежда Павловна выслала телеграфом деньги. Но сделала это так, будто отсылал их Глеб. В месте, отведенном для письма, она написала: «Будь здорова. Хорошего отдыха. Целую»,
7
Несмотря на непредвиденные расходы, связанные с болезнью дочери, Марина все же купила в Феодосии вино и фрукты. Она думала, что их возвращение принесет в дом радость.
А вышло все по-иному.
Глеб не встретил их на вокзале, хотя она послала ему телеграмму. Пришлось взять носильщика. Неразговорчивый парень выкатил тележку с их вещами на самый центр привокзальной площади. Был вечер. Накрапывал дождь. Длинная вереница людей стояла в ожидании такси. Марина сняла свои вещи с тележки носильщика и встала в очередь.
На Песчаную они добрались уже в сумерках. Марина открыла дверь и сразу все поняла.
Квартира, походившая ранее на музей, была пуста. В прихожей и примыкающей к ней комнате Наташи всегда висели самые лучшие полотна Глеба, с которыми ему ни за что не хотелось расставаться. Висели ранние его работы, алтайские; висели темрюкские этюды: мать и отец, кухонька, заросшая сиренью, и тропинка, ведущая к лиману, которой они ходили купаться.
Теперь картин на стенах не было, лишь темнели на их месте обои, не успевшие выгореть от света. Не было картин и в гостиной. Остался только висевший на кухне портрет Олега Колотова.
Марина позвонила матери.
— Не плачь, голубка. Он не стоит твоих слез, — сказала Надежда Павловна. — Я сейчас приеду.
Марина поспешила уложить девочку в постель — ей не хотелось, чтобы она вникала в разговор взрослых. Вскоре явилась Надежда Павловна. Марина провела мать на кухню, усадила за стол, сама пристроилась напротив. Они не пили — ни вино не шло, ни чай. Просто сидели за столом и беседовали.
Грустная была их беседа.
— Где он теперь? — спросила Марина, выслушав рассказ матери о том, как неожиданно исчез Глеб.
— Третьего дня вернулись. Ночует в мастерской. Видно, у крали не ахти какие хоромы.
— Я хочу с ним поговорить!
— Говорить с ним не о чем, — ворчала Надежда Павловна. — Иди в секретариат. Пусть с ним там поговорят. А самой тебе нечего перед ним унижаться!
Однако, соглашаясь с матерью, Марина все ж не удержалась, на другой день утром позвонила в мастерские. Она попросила Маковеева. Сторож сказал, что Глеба Николаевича нет.
— А где он? — нетерпеливо спросила Марина.
— А я почем знаю. Он мне не докладывает, — отвечал дед Егорий.
Она хотела еще что-то спросить, но старик положил трубку. «Он знает все, знает, что я брошенная жена, и не хочет со мной разговаривать», — решила Марина. Сгорая от стыда и уязвленного самолюбия, она позвонила вновь.
— Это говорят из живописной секции! — сказала Марина нарочито бодрым голосом. — Будьте добры, позовите товарища Маковеева.
Пробурчав что-то, дед Егорий отправился звать Глеба. Оказывается, тот был на месте, в мастерской.