Прощальный ужин
Шрифт:
В те дни заботы ее сводились к одному — как бы поласковее встретить мужа. Правда, иногда от нечего делать Марина набрасывала поверх пеньюара легкую, из перлона шубку и спускалась на лифте вниз — погулять во дворе вместе с собакой. У них тогда был чудный кобелек английской породы, спаниель; потом была еще кошка, которая боялась выходить из квартиры. Животные обитали на кухне. Там же, на кухне, между столом и холодильником ставилась и раскладушка, на которой спала Светлана, домашняя работница, делавшая всю черновую работу по дому.
Светлана была щупленькая девушка-подросток, ей шел пятнадцатый год. Ее привезла из деревни тетушка, Серафима Михайловна. Никакого договора на работу со Светланой не было, и прописывать ее не спешили:
Маковеевы не любили вставать рано. Бывало, Светлана проводит Наташу в школу, почистит картошку, сготовит завтрак, а Марина с мужем все еще спят. Наконец, в начале десятого, шурша пеньюаром, Марина выходила из спальни. Она прямехонько следовала в ванную: мылась и нежилась там полчаса, а то и более и — посвежевшая и причесанная — являлась на кухню. Надо было проверить, все ли готово к завтраку.
На ее место в ванную спешил Глеб. Бреясь, он слышал за стеной ворчанье жены. Это Марина ругала домашнюю работницу за неповоротливость. «Воспитание» это длилось все время, пока Глеб брился и споласкивался под душем. Но вот и Маковеев появляется на кухне. Он побрит, умыт, надушен. На нем цветастый халат, подарок туркменских коллег. Халат рассчитан на солидного мужчину, но Глеб ростом не вышел, и потому из-под халата не видно домашних туфель.
— Ого! Пахнет чем-то очень вкусным! — Маковеев целовал жену в щеку и садился к столу.
Стол был уже накрыт. Глеб брал в руки нож, вилку и с вожделением поглядывал на сковородку. На сковороде, потрескивая, поджаривались ломтики лангета.
— Спасибо, Светочка! — говорила хозяйка, обращаясь к домработнице. — Я тут сама управлюсь, а ты пока иди приберись в комнатах.
Светлана спешила в комнаты — убрать постель хозяев и постель их дочери, — а Маковеевы тем временем завтракали. Неказистый с виду, Глеб ел много. Орудуя ножом и вилкой, он резал лангет на мелкие кусочки и не спеша жевал, двигая квадратным подбородком. За завтраком Маковеев рассказывал о своих делах: о заседании бюро секции, где обсуждалась его новая картина; вспоминал, что сказал тот-то и тот-то и как он, Глеб, ответил, едко высмеяв критиков. При этом Маковеев называл десятки имен художников — знакомых и незнакомых. Марина поддакивала, одобряя находчивость мужа, хотя она и мало смыслила в том, что рассказывал Глеб. Когда Марина вышла замуж за Маковеева, она училась на втором курсе педагогического института, но через год институт пришлось оставить. Марина считала себя недоучкой. Однако, зная толк в жизни, она стремилась не отставать от мужа: ходила на выставки, приглашала к себе его друзей-художников. Все они страшно много пили, и никто из них не имел привычки оставлять свои грязные ботинки в передней, поэтому что ни вечеринка, то в доме полно пустых бутылок и грязи. Марина шла на все, ради интересов Глеба.
«Конечно, с домашней работницей можно было принимать гостей», — подумала теперь Марина.
Повертевшись перед зеркалом, она поспешила на кухню — надо было приготовить ужин. Но едва поставила чайник на газовую плиту, как снова кто-то позвонил.
Оказалось, что это пришла Наташа.
— Закрой глаза! — попросила Марина дочку. Наташа зажмурилась, мать повела ее за собой. — А теперь открой!
Наташа увидела стол, заваленный пакетами.
— Вот здорово! Сколько вкусных вещей! — от радости она захлопала в ладоши. — Икра. «Мишка на севере». Откуда это, мам?
— Из «Гастронома».
— А кто прислал?
Марина кивнула головой на простенок между кухонным шкафом и трубой мусоропровода.
В этом узеньком простенке над шкафом висел портрет Олега, писанный Глебом Маковеевым.
3
В наши дни редко кто из посетителей Манежа останавливается
Наибольшую известность Глебу принесла серия картин «Покоренная целина».
После окончания института Маковеев, как и многие молодые художники, бедствовал. Главная беда его состояла в том, что у него не было своей темы. Глеб ездил по стране; чаще всего он ездил с друзьями, за компанию: на Онегу, в Новгород, в Суздаль. Он рисовал северную деревню, чахлые березки, сельских баб с лентами. Но больше всего он привозил из этих поездок этюдов, на которых изображались церкви: заброшенные колокольни с покосившимися крестами, монастырские часовенки с облупившимися ликами святых. Все это писалось не раз — живописцами, жившими в прошлом, и его же товарищами. У многих из них все это получалось лучше — колоритнее, красочнее. Художественные советы, снисходя к Глебову трудолюбию, кое-что из его работ брали для выставок. Однако этюды его терялись среди десятков полотен, на которых изображены были те же колокольни и северные избы.
Глеб дежурил у своих картин, надеясь услышать похвалу посетителей. И с грустью замечал, что у полотен его никто не останавливается: ни молодежь, ни старушки — истинные ценители искусства. Самолюбие Глеба страдало. Неудачи в искусстве усугублялись еще и семейным его положением, у него родилась дочь; однако заработки были мизерны, и жил он в доме жены на правах бедного родственника. Правда, его никто не упрекал в нахлебничестве.
Лев Михайлович Северцев уступил молодым лучшую комнату. Но все было хорошо, терпимо, когда Маковеев был студентом. Теперь же он художник, глава семейства, и выходить три раза в день на кухню к общему столу, который содержал Лев Михайлович, было Глебу в тягость. Мастерской у него не было, работать негде, привести друзей некуда, оттого он и ездил. Он привозил этюды, складывал их на полати, которые сам же смастерил в кладовой; ел котлеты, купленные в «Кулинарии», и день за днем аккумулировал в себе злость, неудовлетворенность миром, без чего, по его убеждению, нельзя стать большим художником.
На целину Глеб поехал, как ездил он на север, в Суздаль или в Новгород, за компанию. Группа подобралась хорошая — все друзья по институту.
Были в той первой, мартовской поездке в Казахстан разгульное буйство, неповторимый порыв. Песни. Красные полотнища на вагонах. Духовые оркестры и горячие речи на станционных перронах. Сонные степные городки и полустанки, наверное, за вековую свою историю не видывали такого.
С громоздкими этюдниками, с подрамниками, со стопками картона, связанного крест-накрест, художники прилетели в Кокчетав. Их поместили в лучшем номере гостиницы. Однако начальству было не до художников. Транспорта живописцам не предоставили, и они целыми днями слонялись по городу. Днем группой стояли на вокзале в ожидании прихода эшелона с добровольцами, а едва стемнеет, складывали этюдники и мольберты и отправлялись в ресторан ужинать. И хотя содержание получено было ими хорошее, но и оно быстро кончилось. Написав по два-три этюда, художники заказали билеты на самолет и улетели обратно.
Друзья улетели, а Глеб остался. У него был грандиозный замысел. Маковеев явился в областной военкомат. Глеб всю войну просидел в военкомате и хорошо знал, как надо подойти к начальству. Он показал свое командировочное удостоверение дежурному, и его немедленно провели к военкому. Маковеев поделился с полковником своими творческими замыслами. Он сказал, что хочет создать эпическое полотно: приезд демобилизованных солдат в целинный совхоз. «Разумеется, вы не будете в обиде, — сказал Глеб полковнику. — Для вас серия портретов и авторское повторение картины». Маковеев держался с достоинством, выражался изысканно. Он знал, что на военных это всегда действует неотразимо.