Прощальный ужин
Шрифт:
Были родители, Лев Михайлович и Надежда Павловна. К ним-то и прислонилась Марина в своем несчастье. Но беда в том, что родители не могли бывать у нее в доме одновременно: Лев Михайлович, прежде чем прийти, справлялся, нет ли у нее Надежды Павловны. А мать, в свою очередь, справлялась об отце. Правда, странность их не шла дальше, каждый из них принял участие в судьбе дочери. Северцев великодушно взял на свое попечение собаку английской породы и кота. Отец подсказал ей также и предлог, благодаря которому можно благородно отказаться от услуг домработницы. По его совету Марина отправила Светлане письмо. В письме сообщала, что положение в семье
Надежда Павловна, не в пример своему бывшему мужу, была настроена более воинственно. Судьба дочери ее занимала менее всего. Все ее заботы сводились к тому, как бы покрепче донять Маковеева. Если бы Глеб был партийным, то все было бы значительно проще. Одного заявления в партком было бы достаточно, чтобы создать ему нетерпимую обстановку. Но Маковеев был беспартийный и это осложняло все дело. Тогда Надежда Павловна решила разоблачить его как дезертира. Перед войной Глеб окончил художественное училище и преподавал в школе рисование. У него было плохо со зрением, и когда его мобилизовали, послали не на фронт, а писарем в облвоенкомат. На писаре была новенькая форма, а очки в роговой оправе придавали ему солидность. В войну музей, в котором директорствовал Северцев, был эвакуирован в Саратов. Музей временно разместили в залах областной галереи. На открытии экспозиции Марина познакомилась с Глебом Маковеевым. Кожаная портупея и хромовые сапоги поскрипывали, когда он переходил от одного полотна к другому. Писарь очень тонко говорил о картинах. Поскрипывание сапог, очки и, главное, остроумные замечания его о полотнах — все это произвело впечатление на Марину.
Маковеев стал захаживать к Северцевым, жившим тут же, в галерее, во флигеле. Глеб увлекся Мариной, стал бывать у нее дома. В самое трудное время, зимой 1942 года, когда немцы подошли к Сталинграду, Глеба Маковеева хотели перевести на новую службу — в штаб дивизии, направляющейся на фронт. Однако Северцев был человеком с большими связями, Марина попросила отца, чтобы жениха его не брали. Лев Михайлович похлопотал, и Глеба не тронули.
— Надо составить письмо в секретариат и описать все подробно, почему этот паршивец всю войну просидел в тылу, — настаивала Надежда Павловна. — Пусть все знают, что он дезертир.
План матери был хорош. Но Марина воспротивилась, опасаясь, как бы затея эта не бросила тень на отца.
Мало-помалу рухнули все надежды. С каждым днем Марина сознавала все яснее и отчетливее, что впереди у нее одно — жизнь матери-одиночки.
9
Было серое декабрьское утро.
Марина только что проводила Наташу в школу и в халате, в шлепанцах на босу ногу, помятая и непричесанная, стояла на табуретке в кухне: снимала с веревок белье, высохшее за ночь. Кто-то позвонил. В этакую рань обычно звонила соседка, у которой вечно чего-нибудь недоставало к завтраку — то хлеба, то соли. «Носит тебя нелегкая!» — подумала Марина и, спрыгнув с табурета, подбежала к двери.
На пороге стоял парень. Марина, недоумевая, оглядела его с ног до головы. Кирзовые сапоги. Ватник. Мохнатая лисья шапка. Лампочка в прихожей светила тускло, и лицо парня Марина разглядеть не могла.
— Олег. Колотов, — представился
— А-а, Олег! Входите, входите! — проговорила Марина и, бросив белье на комод, прикрыла дверь в комнату, где виднелась ее неубранная постель.
— Здравствуйте, Марина Львовна! — Олег вошел в переднюю, огляделся, не зная, куда бросить рюкзак.
— Здравствуйте. Раздевайтесь, — предложила Марина.
Олег бросил под вешалку рюкзак, снял шапку, ватник. Внешне он мало походил на того парня, который изображен на портрете. Росту небольшого, да и в плечах неширок. Пожалуй, единственное, что подчеркивало сходство с портретом, так это залысины; залысины были большие, и оттого лоб казался высоким, выпуклым.
— А где великий художник современности? — спросил Олег, осматриваясь.
— Глеб… У него работы много, — Марина решила не говорить обо всем сразу. — Последние дни он не вылезает из мастерской. Да вы будьте как дома! Идите в ванну, помойтесь с дороги.
— Это можно, — согласился Олег. — А то три дня в плацкартном вагоне маялся. Народищу! Вся Россия с места стронулась. — Он стянул кирзачи, сунул ноги в старые Глебовы тапочки и, порывшись в рюкзаке, достал свежее белье. Завернул белье в вафельное полотенце и пошел в ванную.
Пока он мылся, Марина переоделась, прибрала в комнатах и теперь суетилась на кухне, готовя завтрак. Дверь ванной приоткрылась.
— Марина Львовна! Зарос в дороге, — Олег почесал ладонью подбородок. — Обшарил все полки, не нашел Глебовой бритвы.
— Бритвенный прибор он взял с собой, — спокойно отвечала Марина; она чистила картошку над раковиной, но тут перестала.
— Как взял? Он в командировке, что ли?
— Нет. Глеб бросил нас с Наташей.
— Не может быть!
— Я сама еще не могу поверить, — Марина снова склонилась над раковиной.
— И давно?
— Летом.
— Подонок! — в сердцах сказал Олег; он набросил на себя полосатую куртку от пижамы и вышел на кухню. — Но вы не отчаивайтесь, Марина. Я вас помирю. Я не такие дела проворачивал!
За завтраком они сидели вдвоем, друг против друга, и Олег, стараясь хоть чем-нибудь занять Марину, рассказывал ей про жизнь в степи.
— Чудно вы живете в Москве: снега ни капельки нет. А у нас намело аж под самые крыши. Везли меня на станцию, едва пробились. Гусеничный трактор в сугробах тонет.
Слово за слово разговорились. Олег вспомнил о том, как Маковеев рисовал его.
— Весна была дождливая, — рассказывал он. — В бригады ехать не хочется: грязища, холод. Сижу как-то в столовой, вдруг кричат: «Колотов, художник тебя спрашивает». Выхожу. Маковеев. На райкомовском «газике» его привезли. Думаю, птица важная. Ну, пригласил я его к себе. Квартира у меня хорошая. Писал на террасе. Дня три мучил. Обед нам из столовой приносили на дом. Выпьем, поедим — разговоры у нас до самой полуночи. И все он про вас: «Моя Марина! Моя Марина!»
— Да, вот как бывает! — вздыхала Марина. — И сразу все позабыто. Мы с Наташей уехали на юг, а он тут шашни завел с молоденькой искусствоведкой. — Она подробно рассказала, как все было: и про болезнь девочки, и про то, как он валялся на тахте и хохотал, и про ограбление квартиры.
Колотов слушал, не перебивая, только изредка повторял одно и то же:
— Ну и оригинал! Большой оригинал!
После завтрака Олег засобирался в Петровский пассаж. Ему хотелось купить пальто, костюм, рубашку, одним словом, приодеться.