Прощальный ужин

Крутилин Сергей Андреевич

Она сидела у телевизора и смотрела праздничную программу. Зазвонил телефон. Марина вздрогнула: неужели Глеб? А может, кто из сослуживцев вспомнил?

Она взяла трубку.

— Ирину можно? — спрашивал мужской голос.

— Извините, но тут таких нет.

— А это кто?

— Марина.

— А-а, Мариночка! Привет!

— Привет! — довольно холодно отвечала она.

— Мариночка, будьте любезны, который час?

— Четверть двенадцатого. Так что вы еще успеете к своей Ирине.

Марина, не думая о том, зачем она это делает, приняла его игру; и между нею и незнакомым молодым человеком завязался

долгий беспредметный разговор, когда, в общем-то, говорить не о чем, но и бросать трубку не хочется. Немного узнала Марина о молодом человеке; узнала только, что он студент, что он уже проводил старый год в общежитии вместе с друзьями, а теперь собрался в другую компанию встречать новый. Марина (и в этом прав Маковеев) — женщина сдержанная, даже строгая — на этот раз изменила самой себе. Она читала как-то в детстве, что новогодние знакомства всегда приносят счастье; и теперь, отбросив напускную строгость, кокетничала с незнакомым студентом. Он спрашивал ее, замужем ли она. Сколько ей лет? Она увертывалась, уходила от прямых ответов на его вопросы, и так незаметно они проболтали чуть ли не полчаса. До боя Кремлевских курантов оставалось каких-нибудь четверть часа. Ясно было, что Анатолий (так назвался ее собеседник) не успеет к встрече Нового года в свою компанию.

— Может, мы вместе встретим? — предложил он.

— А откуда вы говорите?

— Из будки на углу, у «Гастронома». Имейте в виду, — добавил Анатолий, — я богатый, у меня есть бутылка «столичной» и круг колбасы.

— А у меня шампанское! — выпалила Марина.

— Отлично! Я жду вас.

Марина набросила на плечи шубу и, сунув ноги в сапожки, выбежала на улицу. На углу у витрины «Гастронома» толкался рослый парень в дубленке. В одной руке он держал завернутую в бумагу бутылку, в другой круг колбасы.

— С Новым годом! — сказала Марина, подходя к нему.

— А-а, Мариночка! С Новым…

Он подхватил ее под руку, и они побежали через улицу к подъезду дома. Как это часто бывает с женщинами, свое смущение и замешательство Марина скрывала под напускной развязностью.

— Прыгайте, тут сугроб! — сказала она, когда они вошли во двор.

Анатолий прыгнул и обнял, и прижал ее к себе, и Марина не убрала его руку, а сказала только:

— Скорей, опоздаем!

Со стороны можно было подумать, что не студент, а Марина уже проводила старый год. Они поднялись на лифте, Марина открыла дверь, и пока снимали шубы, из комнаты, где стоял телевизор, донесся знакомый гул Красной площади. До наступления Нового года оставались считанные минуты. Даже отдышаться, даже осмотреться было некогда!

Марина взяла студента за руку и потянула к столу. Едва они успели наполнить шампанским бокалы, как раздался бой курантов.

— С Новым годом! — сказал Анатолий.

— С Новым годом! — сказала Марина.

Они чокнулись, выпили и только после этого сели за стол. И впервые за этот безрассудный час Марина перевела дух и осмотрела парня. Парень был высокий, крутоплечий, одним словом, атлет. Серые глаза его глядели на Марину с некоторым разочарованием. «Он надеялся, что я моложе его Ирины, — думала она. — А я…» На вид ему нельзя было дать больше двадцати — двадцати двух лет. Глядя на него, Марина вдруг испытала что-то подобное ревности к этой незнакомой ей Ирине. «Наверное, девушка-студентка,

он думает о ней и сожалеет, что они врозь в этот новогодний вечер».

— Ну, а теперь, может, вы пойдете к своей Ирине? — сказала она.

— Зачем? Мне и с вами хорошо!

Анатолий рассказал о себе. Он студент авиационного института, а Ирина — аспирантка на кафедре двигателей. Ребята из общежития, посылая его за водкой, просили пригласить Ирину к ним, чтобы было, с кем потанцевать.

Слово за слово разговорились.

Марина рассказала о себе, хотя, в общем-то, рассказывать было нечего. На стене висел портрет Наташи в школьной форме; на полках стояли игрушки и учебники. Оглядевшись, студент и так все понял. Они выпили еще — за встречу. У нее голова шла кругом. Чтобы скрыть свое волнение, Марина встала из-за стола и выключила телевизор. Студент тоже встал и, расхаживая, начал читать стихи.

Матушка в Купальницу по лесу ходила, Босая, с подтыками, по росе бродила. Травы ворожбиные ноги ей кололи, Плакала родимая в купырях от боли.

Стихи, как волны моря, лились плавно, однотонно. Студент хорошо читал, и были в этих стихах невысказанная тоска и странная недосказанность, и все это еще больше волновало.

Во втором часу ночи Анатолий собрался уходить. Он налил по последней, «на посошок». Когда Марина встала, чтобы чокнуться, студент привлек ее к себе. Она не оттолкнула его. Тогда он поставил на стол свою рюмку, подхватил Марину, посадил на колени и грубовато, и как-то неловко стал целовать ее.

Запрокинув голову, Марина чуть слышно говорила:

— Бросьте вы! Ну зачем?

Вдруг Анатолий встал, подхватил ее на руки и понес в угол к тахте.

— Дурачок, — прошептала Марина. — Дай я выключу свет…

15

И то долго сдерживаемое чувство разом захватило Марину, и, не помня себя от счастья, она целовала его, повторяя одно и то же:

— Милый… милый.

Ей было очень хорошо с ним, как никогда не было с Глебом.

Марине шел девятнадцатый год, когда она вышла замуж за Маковеева. В Саратове вся семья Северцевых ютилась в одной крохотной комнатке тут же, при областной художественной галерее. Молодожены спали на армейской железной кровати, которую Глеб выпросил у военкома. Кровать была узкая, жесткая и скрипела при самом малейшем движении. Марина пугалась этого скрипа: рядом за легкой ситцевой занавеской на диване спал отец, а у самого окна на раскладушке мать, которая страдала бессонницей, кряхтела и вздыхала.

В первую же ночь Марина сжалась вся, и этот испуг вошел в ее кровь, стал привычным. Напряженность в минуты близости не покидала Марину все время, пока она жила с Маковеевым. Она стеснялась Глеба, чувствовала себя скованной. Дома в последние годы, уже на этой квартире, и то она дичилась его. Иногда он говорил ласково: «Мариночка, повернись, я хочу погладить твою спинку». «Что я, корова, что ли. «Поглажу»! — ворчала она. Глеб, обиженный, уходил к себе на диван, зажигал ночник и читал, а она тут же засыпала и спала до утра.