Прощальный ужин
Шрифт:
Справившись с первым волнением, Кудинов на всякий случай решил не попадаться на глаза женщине. Он приоткрыл легкую дверь и снова вернулся в зал. Главное — до появления женщины смешаться с толпой. Игорь закинул руки за спину и с невозмутимым видом праздного посетителя подошел к первому же полотну. Он так поспешно шагнул от двери, что чуть было не сбил табличку «Начало осмотра», стоявшую на треноге. Тренога ударилась об обшивку панели, но не упала — Кудинов вовремя успел придержать ее. Он шагнул в сторону, втайне надеясь, что женщина с подростком, как и все неопытные посетители выставок, поверит стрелке «Начало осмотра», и Кудинов будет иметь возможность понаблюдать женщину со стороны.
В
— Все-таки Кудинов — пейзажист. Особенно хороши у него ранние окские, пейзажи. Там чувствуется и цвет, и настроение. А «Строителей» я не понимаю. Цветная фотография — и больше ничего! Пусть их Пименов рисует. У него девчата эти — словно живые!
В другое время такие слова расстроили бы Кудинова; он не выдержал бы — ввязался в спор, но теперь ему было не до этого. Он встал в сторонке от полотна, возле которого разговаривали друзья, и, затаив дыхание, уставился на дверь.
Женщина неуверенно вошла в зал. Она обернулась, чтобы убедиться, что сын идет за ней, и что-то сказала ему. (У Кудинова не было сомнений, — это был ее сын: подросток чем-то походил на мать — то ли изломом бровей, то ли рисунком глаз.) Парень был худой, угловатый; как все подростки в наш век, он вымахал на целую голову выше матери. На лице его — безразличие. Видимо, он не затем приехал в Москву, чтобы шататься по выставкам. Он был равнодушен ко всему и не разделял горячности и волнения матери, которая так стремилась сюда, на Кузнецкий мост.
Войдя в зал, женщина, казалось, позабыла про сына. Она осмотрелась, поискала взглядом табличку «Начало осмотра». Ага, отсюда, значит… Взгляд ее остановился на Кудинове. Игорь врос, застыл на месте при этом взгляде. Но тут же, через миг, все отошло: узнать его было невозможно. Двадцать пять лет назад он был юношей. А теперь у него усы, борода с проседью, волосы распущены по плечам, как у попа. И сам он пополнел, раздался, ссутулился и постарел: мать-то родная, поднимись она из гроба, — и то, поди, не узнала бы.
Женщина поверила указателю и начала осмотр с ранних работ. Этюды и картина висели на глухой стене. Там даже и в летний день было мало света, а теперь-то и подавно. С самого раннего утра включали прожектора, и свет их очень искажал краски. На этой стене висели самые ранние работы Кудинова, в основном писанные в Велегове. И теперь Игорь присматривался к посетительнице. Если это Эльвира, то она должна была хоть чем-нибудь выразить свою радость, удивление…
Кудинов смотрел на женщину, и все хотел вспомнить образ той — юной — Эльвиры. Но черты ее, полустертые, полузабытые, — не вспоминались. Он понимал, что годы изменили и ее, и он хотел по этим изменившимся чертам воссоздать образ прошлого, образ этой женщины в юности, и находил черты эти прекрасными.
Лицо женщины, когда она взглянула на этюды, преобразилось. В движениях ее, заметил Кудинов, появилась какая-то нервозность, беспокойство. Она то вплотную подходила к полотну, то отходила подальше от стены, Словно хотела одним взглядом охватить всю пестроту красок. Иногда она подзывала к себе парня, брала его за руку, подводила его к какому-нибудь этюду и что-то объясняла ему. Но терпенья у парня хватало ненадолго: он был равнодушен к картинам, блестевшим маслом, к дешевым, под золото, рамам. Женщина разглядывала таблички с надписями, говорившими о времени, когда был написан этюд, а гривастый подросток меланхолически посматривал по сторонам.
Женщине надоело это — она была слишком увлечена, чтобы все время отрываться, и словно бы позабыла про сына. Парень, предоставленный самому себе, слонялся из конца в конец зала.
30
«Сейчас
Игорь Николаевич, не отрываясь, наблюдал за женщиной. Он понимал, что от реакции на это полотно зависит все. Эльвира это или же он ошибся? Ведь должно же, если это Эльвира, случиться в ней какое-то особое движение. Обрадуется ли она, увидя себя вновь юной, с раскрытым людям сердцем, с таким счастливым, одухотворенным лицом, которое, возможно, и бывает-то один раз в жизни?
И хотя Кудинов, не отрываясь, наблюдал за женщиной, боясь прозевать момент, он все же не уследил. Она увидела это полотно раньше, чем предполагал Игорь. Обернувшись, чтобы поискать взглядом сына, женщина вдруг увидела «Эльвиру». Она замерла в изумлении и долго стояла, рассматривая полотно издали.
«Эльвира!» — решил Кудинов. Игорь Николаевич увидел ее, когда она смотрела на полотно, висевшее на самом к р а с н о м месте зала, отделенное от других картин широким полем драпировки. Ему показалось, что в глазах женщины были восторг и оживление.
Но он ошибся: кинув взгляд на «Эльвиру», посетительница вновь повернулась к «Стогам» и, как ни в чем не бывало, продолжала осмотр.
«Нет, не Эльвира, — отлегло у Игоря. — Просто обыкновенная посетительница».
Многие обращали внимание на «Эльвиру», висевшую отдельно, как «Сикстинская мадонна», когда ее выставляли в Пушкинском музее. Несмотря на табличку, указывающую порядок осмотра, посетители прямо направлялись к «Эльвире», — топтались, смотрели, спорили даже, а потом уже продолжали осматривать все остальные картины.
«Если б это была Эльвира, — подумал теперь Кудинов, — она должна была бы метнуться к полотну, застыть, замереть перед ним на час! Постоять, послушать, что говорят про нее посетители!»
А говорят самое разное: и серьезное, и несерьезное.
Однако женщина не метнулась, не побежала к «Эльвире». Она продолжала рассматривать ранние этюды Кудинова — правда, может, поспешнее, чем раньше. Вот она прошла стену, где висели «Стога» и «Остров на Оке», и подошла к «Эльвире».
Кудинов улыбнулся, вспомнив свои недавние опасения: кто же будет себя разглядывать сквозь очки?! Вот она подошла к полотну, прочитала табличку: «Эльвира. 195… год». Лицо ее, казалось, ничего не выражало. Не было ни одухотворенности, ни радости по поводу свидания с юностью, с любовью. Не было ничего такого, что ожидал Кудинов. Игорь Николаевич невольно подумал, что все это — ложь, обман, — просто как художник он создал в себе идеальный образ Эльвиры, как создавали, кстати, и многие живописцы, жившие до него. Скажем, сколько было споров о прототипах «Сикстинской мадонны»! Одни утверждали, что моделью прекрасной Мадонны послужила «Дама в покрывале», изображенная на более раннем полотне Рафаэля. Тогда невольно возникает вопрос: а кто такая «Дама в покрывале»? Споры так ничем и не окончились. Не нашли искусствоведы женщину, с которой Рафаэль писал свою Мадонну. А может, этой женщины и не было вовсе. А может, и была, — но это была самая обыкновенная женщина, которая стирала белье и носила воду из источника, а Рафаэль облагородил, возвысил ее, придал ей черты одухотворенности, жертвенности, которые волнуют людей вот уже более четырех веков! Может, Мадонна Рафаэля была такой же простой женщиной, как и его Эльвира! Ведь никто не поверит, что вон та женщина, которая изображена на его полотне, работала инспектором райфинотдела. «А кто та, которая стоит теперь перед холстом? — размышлял Кудинов. — Бухгалтер? Учительница?.. Нет, у нее слишком независимый взгляд. Какая-нибудь работница районного масштаба. И замужем за подполковником, местным военкомом. У нее семья — двое или трое детей, и она роется на огороде, сажает картошку, солит в банках огурцы. Такой, наверно, стала и его Эльвира, — если вообще ей повезло выйти замуж и завести семью».