Прощальный ужин
Шрифт:
— Опять манная каша! — ворчит он. — А что, в нашем доме мясо бывает когда-нибудь.
— Ну что вы, Игорь Николаевич, вы же сами просили: суп протертый овощной и манную кашу. — Лариса всегда ему говорила «вы», даже когда обращалась просто по имени: Игорь. «Игорь, вы». — Ешьте пока, а завтра наутро я приготовлю натуральный лангет.
Лариса ставит перед ним тарелку подогретого супа, и на какое-то время он успокаивается — ест. Бульон с протертыми овощами и в самом деле очень вкусен. Да и манная каша с изюмом хороша…
Игорь понемногу оттаивает. Замечает то, чего раньше не видел: «И стол накрыт, — думал он, — как мать, бывало,
И оглядев все и насыщаясь, мало-помалу он совсем успокаивается. «Все-таки Лариса самоотверженная женщина, — думает, усаживаясь, Игорь Николаевич. — В наш век такую женщину — поискать».
…Окончив «Строгановку», Лариса не пошла на «Трехгорку» художницей по тканям, хотя и мечтала об этом всю жизнь. Она устроилась работать библиографом в библиотеке ЦДРИ, чтобы иметь больше свободного времени и, главное, чтобы всегда быть рядом с Кудиновым. И вот уже около пятнадцати лет она рядом с ним. Просыпается ночью при первом же его вздохе, при первой же его жалобе на плохое самочувствие. А утром вновь, чуть свет, на ногах: гладит, готовит, моет.
Игорь Николаевич, поев, добреет. Он находит даже возможным поблагодарить Ларису, обронив: «Спасибо, Лариса Владимировна!»
Лариса спешит убрать со стола, а Кудинов идет отдохнуть. Он ложится на тахту, включает торшер и берет в руки журнал «Творчество», полученный утром. Казалось бы, вид нового журнала, запах краски должны расположить к спокойствию, к умиротворению. Но нет! Едва прочитав статью, Игорь отбрасывает журнал, вскакивает с тахты и начинает ходить взад-вперед.
— Отдохнули бы, Игорь Николаевич, — говорит Лариса.
Но Кудинов не реагирует на ее замечание. Он снова возбужден. Это новое волнение вызвала в нем статья Алексея Маньковского о пейзаже. Статья была интересная, основательная. В этой статье Леша — его, Кудинова, однокурсник и приятель — писал о том, почему он любит пейзаж. У Леши — дача в Тарусе, и на всех пейзажах, которые были воспроизведены в журнале, — знакомые Игорю места: Улай, Велегово, Долина вздохов, кривые улочки маленького городка с деревянными домами.
И один лишь вид этих мест поднял Кудинова, заставил волноваться. Надо же, как быстро все промелькнуло! — думал он. Вспомнилось, как он — молодой, сильный — любил утром ходить лугами вдоль берега Оки; как останавливался, где хотел, и писал, что вздумалось.
Из головы не выходила фраза Маньковского.
«У меня две страсти, — писал в своей статье Леша, — пейзаж и дом. Помимо прекрасной природы, которая меня окружает в Тарусе, я люблю писать семью: детей, жену, домашний уют. Я не устаю от работы над этюдами: лес, рощи, поле, заснеженные улочки, — для меня это и есть мир, равно как и мои домочадцы. Я пишу их всюду: на прогулке в лесу, дома, в саду — для меня все это и есть счастье, источник вдохновенья».
«Вдохновение!» — повторил про себя Кудинов.
Перед ним все время маячила Лариса. Приседая на больную ногу, она уходила на кухню и тут же возвращалась, унося посуду. И вид ее сейчас вызывал в нем глухое раздражение. «Это она во всем виновата! — думал Кудинов. Да, да, она обокрала его. Он был глубоко убежден, что справедлив
Нет, он не гений! Он не оставит после себя полотна, хоть капельку похожего на Венеру или на Мадонну. «В эпоху Высокого Возрождения художники считали, что самое прекрасное существо на свете, вершина всего живущего — это человек, — думал Кудинов. — Отсюда пристальное внимание к портрету, к женскому телу. Им было чуждо чувство физиологизма — Венера величественна в своей чистоте и неповторимости. Мы пошли дальше Возрождения. В наш век принято считать, что превыше всего то, что создано руками свободного человека: дома, заводы, ракеты, — поэтому на всех наших выставках на самом видном месте — не Венеры и Марьи, а стрелы подъемных кранов, ковши, наполненные кипящим металлом, громады микрорайонов… И он сам, Игорь Кудинов, — продукт времени, он не поднялся над временем. А кто поднялся? Скажите: кто?»
Игорю вспомнилось вдруг, как толпились посетители перед «Весной» Пластова. Как только ни называлось это полотно: «В старой бане», «Весна», «Баня». Как ни назови, — лишь выстави! Игорь хорошо помнил, как эта очаровательная, курносая женщина, стоящая на коленях перед девочкой, которую она одевает после бани, впервые появилась на выставке. Какими глазами все смотрели на русскую бабу! Казалось, что открылся мир, которого мы раньше не видали.
А кому это захочется любоваться полотном, на котором изображена хромоножка?!
Были минуты, когда Кудинов ненавидел Ларису. Но он не мог обойтись без ее помощи и потому мирился со своей участью. Иногда Игорь забывал про ее хромоту и писал ее. У Ларисы было хорошее лицо — одухотворенное, с высоким лбом и красивым носом. У него много ее портретов и на этой выставке, и в мастерской: «За туалетным столиком», «Девушка с зонтиком» — это та же Лариса. Но он рисовал не только ее портреты. Он вписывал ее в жанровые полотна. Например, она есть в «Строителях». Там, где на фоне серой бетонной стены стоят девчата-отделочницы — в комбинезонах, заляпанных краской и известью, — в середине группы стоит и она, Лариса.
Сомов, который топтался теперь возле этого полотна, снимая его на цвет, знает об этом. Но он не спрашивает: «Это ваша супруга?» — как он раньше спрашивал об Эльвире. И что самое страшное для Кудинова, — он не мог ответить, как отвечал в случае с Эльвирой: «К сожалению, нет!»
«К сожалению…» — ухмыльнулся теперь Кудинов.
— А девочки — ничего, смазливые! — сказал Сомов, обращаясь, однако, не к экскурсоводу, а к Игорю Николаевичу. — Они из ремесленного или «лимитчицы»?
— Не знаю! — ответил Кудинов. — Это ведь групповой портрет.