Прощальный ужин

Крутилин Сергей Андреевич

— Игорь Николаевич! Вы будете обедать или вам еще рано? — услыхал Кудинов позади, от двери, знакомый голос. Он сразу же догадался, что это — Лариса.

Игорь Николаевич обернулся на этот голос и увидел Ларису, которая стояла возле портьеры, скрывавшей ее больную ногу.

— Сейчас не могу! — не очень охотно отозвался Кудинов. — Видишь: идет съемка. Закончит фотограф, тогда уж…

Лариса помялась; человек, не знающий ее, подумал бы: вот стоит хорошенькая, изящная женщина, у которой характерный рисунок лица и хорошая фигурка. Но Лариса была хромоножка. Правда, как все люди с физическим недостатком, она умела

довольно искусно скрывать свою хромоту от посторонних.

— Тогда я закажу, а вы подходите! — сказала она.

— Хорошо! — не очень стараясь скрыть внутреннее раздражение ответил Кудинов.

— Вам заказать рисовую кашу или диетическую котлету?

— Можно немного молочной лапши и котлету.

— Вы один будете обедать или с кем-нибудь еще?

— Один! — бросил он. У него чуть не вырвалось: «Черт побери тебя — с твоим обедом!»

— Только вы не задерживайтесь. А то, как вчера, все остынет, — сказала Лариса и, улыбнувшись, как только она одна могла улыбаться — вкрадчиво, извинительно, — ушла.

Вернее, исчезла, ибо, взглянув на то место у портьеры, он увидел, что ее уже нет.

Игорь невольно задержал свой взгляд на качающейся портьере, полагая, что Лариса вот-вот вернется, чтобы переспросить: диетические ему заказать котлеты или самые обычные? Но Лариса не вернулась — может, была обижена его тоном, и Кудинов подумал, что надо бы быть повежливее с Ларой — жена она ему или не жена, а все-таки сколько уже лет они вместе…

Лариса работала в их салоне кассиршей. Откуда и когда она появилась в своей деревянной конторке у входа — он и теперь не знает. Знает, что сколько он ходит сюда, всегда она сидела тут. Однажды — это Игорь очень хорошо помнит — в салоне была весенняя выставка. И он выставил что-то, кажется, тех же вот «Строителей», которых сегодня фотографировал Сомов. Висели, значит, «Строители» и еще какая-то мелочь, теперь уж он не помнит что: распродал все потом на лотерею.

Игорю тоскливо было дома, на Арбате. Он решил по пути в мастерскую заскочить на Кузнецкий. Во-первых, была надежда встретить Марту, увидеть ее, обменяться двумя словами. Все-таки хоть он и убеждал себя, что она порядочная с т е р в о з а, но в душе тосковал по ней. И во-вторых, хотелось потолкаться возле своих картин — послушать, что будут говорить посетители о его работах. Он уже собрался, и тут звонит Славка: «Старик, у меня кончился картон. Захвати парочку картонок на мою долю. А я забегу сейчас на Кузнецкий».

Кудинов подхватил связку картонок и поехал на выставку.

Мартовский день выдался холодный, ветреный. Посетителей с утра не было, Славка что-то задерживался. Кудинов, сев в углу гардеробной, закурил. При Марте он совсем было бросил курить, но после разрыва с ней снова втянулся. Ему было до чертиков скучно. Покурив, он развязал связку, положил картонку на колени и оглядел мрачное фойе с большим зеркалом и барьером вешалки. За барьером, как всегда, как и сегодня утром, сидел полусонный швейцар. Посетителей не было, и старик дремал. «Чего бы изобразить?» — подумал Игорь: этот зуд у него постоянно, как болезнь, — водить карандашом. Старик был несимпатичен Игорю, к тому же он дремал. Но рисовать, кроме старика, было нечего, и Кудинов все-таки набросал его карандашом, наспех. Швейцар спал, положив свою седую бороду на руки. Однако спал он недолго; проснувшись, гардеробщик увидел,

что его рисуют, — это пустяковое занятие было ему не по нутру. Старик встал и ушел в глубь гардероба, где стояла тумбочка и на ней чайник; видимо, от нечего делать швейцар занялся чаепитием.

Тогда-то Игорь увидел Ларису.

Она сидела за своей конторкой и, конечно же, наблюдала всю эту сцену со швейцаром. Заметив, как старик поспешно ретировался, она улыбнулась. И эта улыбка поразила Кудинова. «Да, я все видела, — говорила эта улыбка. — Но уж вы извините, пожалуйста, я больше не буду».

Вот эта извинительность в ее улыбке и торопливость, с какой она сразу же отвела свой взгляд, и поразили Игоря. Он достал новую картонку и быстро, с увлечением, которое давно не испытывал, стал рисовать кассиршу. Одну лишь ее головку, которая виднелась из-за деревянной заборки. Она видела, что Кудинов рисует ее, но не смотрела в его сторону: читала книгу. Игорю доставляло удовольствие писать девушку с завитушками волос над четко очерченными бровями; хорошие губы, изящный носик.

Рисуя, Кудинов любил разговаривать с натурой, потому что рисовал он не гипсовую статуэтку с высокой прической и отточенным носиком, а живого человека. А живого человека — он был уверен в этом — нельзя нарисовать, не зная, откуда у него эта виноватость в улыбке и тоска во взгляде.

И он сказал:

— Девушка, вы поднимите голову. Я вас рисую.

— Хорошо, Игорь Николаевич! — отозвалась она, неожиданно обращаясь к нему по имени и отчеству. — Я буду смотреть, как вы велите. Но разрешите вам заметить, что я — не продавщица в продмаге, чтобы вы так ко мне обращались. Я уже пять лет сижу за конторкой, и вы могли бы знать мое имя.

Что уж совсем редко с ним случалось — Игорь покраснел при ее словах и не сразу нашелся, что ответить.

— Ну?! — выдавил он, удивленно приподняв брови.

— Вот вам и «ну!» — передразнила она его и добавила тише: — Лара.

Кудинов набрасывал овал ее лица, а сам думал: «Пять лет!» Вот, черт возьми. «И вы могли бы знать мое имя». Он помолчал какое-то время, раздумывая: осадить ее, дать понять ей, что он рисует ради скуки, или унизить, уязвить ее каким-нибудь словом? И он решил, что лучше — последнее.

— И что ж, вы, Лара, так все эти пять лет и отрываете билетики? — язвительно, как ему казалось, спросил он. — И вам не скучно?

— Да. Так все пять лет и отрываю, — отвечала она с достоинством, не глядя на него. — Днем — продаю билеты, а вечером — занимаюсь.

— Где же вы занимаетесь, если не секрет?

— А нигде: готовлюсь к экзаменам.

— Пять лет — и все готовитесь? За пять лет любой институт окончить можно!

— Меня не принимают. Каждый год я сдаю экзамены и проваливаюсь.

— На чем же вы проваливаетесь?

— А по-разному. Чаще — на первом же экзамене, на рисунке, и засыпаюсь. Хотя рисунок у меня — второе. Я на факультет прикладного искусства поступаю.

— В «Строгановку»?

— Да.

Игорь снова долго молчал; водя карандашом по картонке, он все думал об этой девице не первой молодости. Ее упрямству мог бы позавидовать кто угодно.

Теперь он уже знал, откуда и этот высокий лоб, и этот упрямый взлет бровей.

— Гм! И как же вас столько лет терпят отец и мать? — сказал он, заканчивая тушевку лица, чтобы оттенить выступы скул.