Прощальный ужин
Шрифт:
— А у меня нет их — ни отца, ни матери. Я у тети живу — маминой сестры. А у нее своих ребят полно. — Лара смотрела в ту сторону, куда он велел, а говорила очень спокойно и рассудительно. — Я не могу оценить свои работы — не я же принимаю экзамены. Но за пять лет у меня столько накопилось всяких рисунков и заготовок, что мне негде хранить папки. Тетя пугается, грозится выбросить их. Хотите, я покажу вам?
Ну, как в таком случае сказать: нет, не хочу? И он сказал небрежно:
— Что ж, приносите.
— Хотите, завтра принесу! Вы когда будете завтра?
—
И посмотрел на нее пристально, испытующе.
Она улыбнулась краешком губ: видимо, знала, чем кончаются все эти хождения по мастерским.
— Нет, Игорь Николаевич! — сказала она, не гася все ту же улыбку. — Если бы я ходила по мастерским, то я давно была бы студенткой. В мастерскую к вам ехать не хочу. А сюда принести — могу.
— Приносите, ладно! — сдался он наконец.
Лариса очень обрадовалась и уже не могла сидеть спокойно, как требовал Кудинов. Она повернула свою милую головку, с высоко взбитыми волосами, и с благодарностью поглядела на Игоря. Он не стал напоминать ей, чтобы она сидела ровнее, ибо уже заканчивал работу: оставалось только проработать ее хорошую длинную шейку.
Закончив портрет, Кудинов написал тем же карандашом:
«Ларе, в знак признательности за ее упрямство».
Написав это, Игорь подошел к конторке, небрежно и несколько театрально подал рисунок Ларисе. Она поднялась, взяла картон, глянула на портрет, и лицо ее зарделось.
— Спасибо, Игорь Николаевич! — сказала она. — Меня еще никто не рисовал. Вы, конечно, польстили мне.
— Такая вы и есть! — почему-то смущаясь, сказал он.
— О! Я отдам портрет окантовать и повешу его над своей кроватью.
Лицо Ларисы сияло.
26
На другой день, как и обещал Кудинов, он посмотрел ее работы. Когда Игорь пришел, Лариса уже поджидала его в закутке Екатерины Ивановны, где старуха хранила жестяной чайник и сухари. В комнатке стоял диван, отслуживший свой срок в раздевалке, и тумбочка. Лариса разложила свои папки на тумбочке, папки были громоздкие, и в каждой — десятка по два листов. На каждом листе — акварелью — рисунок. Лариса почему-то называла эти рисунки «м о т и в а м и». Одна папка — «мотив моря». Другая — «мотив осени».
В работах этих желтый цвет преобладал, но нельзя было сказать, глядя на акварели, что это-де листья: кленовые ли, березовые ли — ничего определенного. Однако, когда Игорь просматривал один рисунок за другим, у него не ослабевало воспоминание об осени, о чудном времени своей жизни — о Велегове, об Эльвире.
И то, что эти работы навеяли ему воспоминания о лучшей поре его жизни, заставило Кудинова изумиться таланту Ларисы, и он по-иному посмотрел на девушку.
В этих рисунках, конечно, видна была наивность. Она проявлялась хотя бы в
— Я ничего вам не обещаю, — сказал он тогда Ларисе. — Но я поговорю кое с кем. У меня есть друзья в «Строгановке».
— Что вы — не надо! — Она протестующе сложила руки на груди. — Я не затем вовсе показывала вам свои работы. Просто я хотела, чтобы вы их посмотрели. Вы тронули меня своим участием, и за это большое вам спасибо.
Екатерина Ивановна погасила свет в залах. И хотя дело было весной, но от занавесей в комнатке стало сумеречно.
Кудинов понял, что пора заканчивать беседу. Он распрощался и ушел.
Теперь Игорь все чаще и чаще думал о Ларисе. Его поразили в ней какая-то внутренняя собранность и упрямство. Он беспричинно, каждый день, ходил на выставку. И что уж совсем наивно в его возрасте — покупал цветы.
Наступил апрель, и возле метро старухи продавали подснежники и ландыши. Игорь покупал цветы и, раскланиваясь перед Ларисой, протягивал ей букетик белых или фиолетовых подснежников, вынутых загодя, на пороге, из бокового кармана пальто.
Лариса принимала цветы, благодарно улыбалась.
Прошел месяц, а то и более.
Однажды Игорь надумал проводить Ларису. Он поджидал ее у подъезда и, когда она вышла, поспешно бросился к ней.
— Лара, вы — в метро?
— Да.
— Я — тоже. Можно, я провожу вас?
— Пожалуйста, — сказала она.
Кудинов взял ее под руку, и они пошли. И когда они пошли, Игорь вдруг заметил, что она припадает на одну ногу. На какое-то время Игорь онемел даже — настолько его поразила ее хромота.
Лариса, конечно, сразу же заметила его скованность, перемену в его отношении к ней. Она — молодчина — старалась идти как можно ровнее, а взгляд ее выражал лишь одно: виноватость. «Вы уж извините, Игорь Николаевич, — говорил ее взгляд. — Я вас поставила в неловкое положение. Но если вам моя хромота не нравится, можете больше не приносить мне цветы и не приглашать на прогулку»…
До самого метро они шли молча.
Когда же они остановились у метро, Лариса вдруг спросила его, давно ли он был в Большом театре. Ему было неудобно сказать, что он не помнит даже, когда бывал там, в театре. Марте это как-то не приходило в голову — ходить по театрам. Она таскала его по вернисажам, по банкетам, сама устраивала шумные приемы в мастерской, а о театре и разговора не заходило.
— Бывал как-то… — сказал он неопределенно.
— А то я могу достать билеты, — горячо заговорила Лариса. — У нас, кассирш, знаете, существует своя корпорация. Мы постоянно обмениваемся билетами: мне надо два билета в театр, я, в обмен, достаю два билета на выставку. Ведь бывают выставки, куда ни за что не попадешь. А посмотреть хочется. Помните, какие очереди стояли, чтобы поглядеть на «Сикстинскую мадонну»?