Прощание с Дербервилем, или Необъяснимые поступки

Левинзон Гавриил Александрович

По дороге домой ко мне прицепилась Шпарагина песенка: «Весел я…» Я напевал ее довольно громко, прохожие обращали внимание, а какая-то рожа в окне приложила палец к виску и повертела. Я попытался избавиться от этой песенки, но у меня не получилось. Я забывался и начинал опять: «Весел я…» «Нехорошо!» — подумалось мне. Я очень кстати вспомнил, что знаю неплохой способ, как избавляться от прилипчивых мелодий: нужно думать об интересном. И я стал думать. Песенка уже не напевалась, только рука иногда сама собой выдергивалась из кармана: дирижировать ей хотелось. Прохожие и это подметили. Но как совладать с рукой, я способа не знал. И вот я шел, стараясь, чтобы рука не очень-то своевольничала, и вдруг спохватился: да я же мечтаю! Мечта была странной: будто

я доктор в очках, похожий немного на Вадима, немного на Петю Баша, будто я работаю на кафедре реанимации и на «скорой помощи» сразу — но, может, это была одна и та же организация, я как следует не разобрался, — и вот я «вытаскиваю» одного за другим «оттуда», а они меня благодарят: «Спасибо, доктор!» «До свидания, доктор!» — тоже никто из них не забывает сказать. А где же моя консервная? Ее уже не было. Я понял, что запутался в мечтах и опять подумал: «Нехорошо!» Я попытался вернуться к своей старой, консервной мечте — не получилось! Вот тут я начал понимать отчетливо, что со мной неладно: моя жизнь несется неизвестно куда, как корабль, сорванный в бурю с якоря. Догадки начали мелькать, и сердце так застучало, как будто бы у меня их два: в левом и в правом ухе.

Пора разобраться! Мне и совет мамы Хиггинса припомнился — о том, как человеку необходимо хоть пять минут в день посидеть и подумать. Я начал было тут же думать — стоя, но вдруг спохватился: а вдруг стоя неправильно думается? Я сел на скамейку в том самом скверике, что у старинной церквушки. И сразу начало думаться очень отчетливо: «Ты уже давно совершаешь необъяснимые поступки…» Все эти поступки припомнились… Как я Свету полтора часа прождал только для того, чтобы сказать ей «ду ю спик инглиш»; как отдал пшенке ни с того ни с сего жвачку, которая мне самому нужна была; как расплевался с телефонщиками и лишил себя телефонных разговоров. А теперь? Уже четыре дня дежурю у домов номер тридцать шесть, тридцать четыре и тридцать восемь — жду поручений, хотя на фига мне это нужно? Ел невкусное рагу — на кой мне это? Было ясно: я совершаю бессмысленные, ненормальные поступки, и чем дальше, тем этих поступков больше и тем они ненормальней. «Тут уже можно ставить диагноз, — подумал я. — Вот и песенку распевал на улице — симптом!» Я стал прикидывать, отчего это могло случиться, и не мог понять. Вспомнилось только, как я трахнулся головой о ступеньку. Других причин я не находил. Я ощупал то место на голове, которое ушиб. Уже не болело. «Удар сделал свое дело», подумал я.

Потом начало думаться странное, совсем не имеющее отношения к жизни. Почему меня зовут Виталькой, а не Аркашкой, скажем, или Маратом? Почему моя мама и папа поженились? Не поженись они — и меня бы не было на свете. Почему я такой, а не другой какой-нибудь? И больше всего меня удивляло, что я совершенно случайно оказался в нашем доме. В моем кресле мог бы сидеть какой-нибудь Аркашка, человек поудачливей меня. И он бы, наверно, думал, что это ему полагается: папа, мама, преданный дед и кресло. И дед любил бы его ничуть не меньше, чем любил бы какого-нибудь Витальку. Оказывается, я случайность. И значит, что бы со мной ни случилось, — не имеет значения. Я сразу повеселел: мне все равно. Я поднялся со скамейки и пошел домой, напевая Шпарагину песенку. Дома бабушка спросила, отчего это я такой веселый.

— Пегги, — ответил я, — есть причины.

Я вспомнил, что мне пора идти на встречу с Женечкой Плотицыным. Я достал из ящика кляссер, в котором ношу марки для обмена и продажи, потом зачем-то взял из коллекции еще несколько марок, выбирая получше. Иногда приятно носить с собой: можно достать, посмотреть.

С Женечкой мы всегда встречаемся на одном и том же месте: все в том же скверике у церквушки. Но я в скверик сразу не пошел, а сбегал в столовую, в которой работает моя большая приятельница, и купил для Женечки пончик.

Женечка меня ждал. Он обрадовался пончику. Мы, как обычно, уселись рядом. Я раскрыл кляссер и стал показывать ему марки. Я ему показал и те марки, которые взял из коллекции, и объяснил, что это

редкие и дорогие. Потом я спросил, когда у него день рождения. Он ответил:

— Уже был.

— Все равно, — сказал я. — Это тебе — бесплатно. — И отдал ему кляссер.

Женечка взял кляссер и еще теснее прижался ко мне. Марки из коллекции одна за другой проплывали перед моими глазами — большущие, как транспаранты. Я опять начал напевать. И тут произошло страшное: в глазах защипало, в груди пролилось теплое, стало растекаться, и я явственно услышал дудение детского шарика: «Уйди-уйди!» Я вздрогнул, отодвинулся от Женечки. Женечка удивленно посмотрел на меня и спросил:

— Тебя кольнуло вот тут? У меня бывает.

— Женечка, — сказал я. — Мне надо срочно уйти. Не спрашивай почему.

Дома я долго ходил по комнате, стараясь не замечать своего отражения в зеркале. Я понимал, что обзавелся второй живой мечтой, хотя и давал себе обет быть поосторожней. Если бы спохватился до того, как шарик задудит, то можно было бы спастись. А теперь все! Тяни две мечты. Разорят! Считай, что коллекции у тебя уже нет! Я попробовал отделаться от второй мечты. Я ее мысленно трепал, волочил, закапывал, пинал, сжигал, топил, дарил, продавал, подбрасывал в чужие дома — все это хорошие способы, но ни один не помогал. Может, это из-за диспута? Решил сделать наперекор пионервожатой, а надо было старших слушаться, мечтать, о чем полагается.

Что-то меня все-таки заставило подойти к зеркалу и посмотреть на себя. Страшные перемены обнаружил я на своем лице!

Я опять зашагал по комнате, и тут мне стало казаться, что и походка моя изменилась: не было уже в ней дербервилевского полета и беззаботности. Я подумал: «Конечно, мне все равно, но у меня есть родители, дед и бабка, я должен о них подумать. Нужно заняться своим здоровьем».

До вечера все в доме удивлялись моей веселости.

Ночью мне приснился сон. Я стою у окна, и вот к нашему дому подъезжает синяя «Лада», из нее выходит человек, очень неприятный, похожий на Мишеньку. Я уже знаю, что он ко мне, и иду открывать ему дверь. Я бы мог и не открывать, но мне все равно. Человек останавливается в дверях, выкрикивает противным голосом: «Мечты сбываются!» — и начинает хохотать. Хохот этот переходит в крик из фильма ужасов, человек падает и катится вниз по лестнице. Я возвращаюсь к окну.

Кончилось тем, что тип этот выкатился из парадного, встал как ни в чем не бывало, уселся в свою синенькую «Ладу» и уехал.

Я проснулся и решил больше не засыпать: этот тип сразу же опять явится. Но скоро я вспомнил, что знаю очень хорошее средство от страшных сновидений. Я пошел на кухню, нашел в холодильнике кефир, налил в стакан, всыпал пять ложек сахару и залпом выпил это зелье.

Представьте, до утра меня никто не тревожил.

О том, как я посетил первого специалиста, который оказался чересчур медлительным

В школе я старался вести себя так, как будто ничего не случилось. Я по-прежнему был весел, встревал во все разговоры на переменах, я то и дело принимался насвистывать и притоптывал в это время ногой, чтоб всякому, кто ни взглянет, было понятно: дела у меня идут чудесно. Ко мне подошла Люсенька Витович и попросила одолжить ей тетрадку в клетку.

— Виталька, — сказала она, — ни у кого нет, ты моя последняя надежда.

— Ты меня всегда Быстроглазиком называла, — сказал я. — Чего это ты вдруг «Виталька» говоришь?

— Не знаю, — ответила Люсенька. — Само собой получилось. Что ты на меня так подозрительно смотришь?

Я достал из портфеля тетрадь и дал Люсеньке.

— Очень тебя прошу, — сказал я, — подумай, почему ты меня назвала Виталькой.

— А ну тебя! — сказала Люсенька. — Вечно ты разыгрываешь.

— Да нет же! — сказал я. — Это очень важно. Подумай, на следующей перемене скажешь.

— Хорошо, хорошо, не волнуйся, — сказала Люсенька и попятилась от меня.

На той же перемене Горбылевский с Мишенькой затеяли разговор в коридоре — специально для меня.