Прощание с Дербервилем, или Необъяснимые поступки

Левинзон Гавриил Александрович

— Я еще вчера догадалась, что он что-то задумал.

Папа возражал:

— Не нужно все время подозревать человека в хитростях.

Дед допытывался через дверь, с кем я теперь дружу. А бабушка причитала и повторяла, что знает, кто меня сглазил. Я велел поставить мне еду под дверь и всем идти по своим делам. Тут бабушка начала кричать на деда, чего это он стоит. Дед умчался. Потом выяснилось, что он вызвал ко мне невропатолога — одного своего довольно большого приятеля.

Я уже закончил подготовительную работу. Я разграфил оба ватмана и внес нужные записи в каждую из колонок. На одном ватмане я записал имена или фамилии людей, которым мне могло прийти в голову что-то доказать. На

всех, конечно, колонок не хватило, и все же набралось шестьдесят девять, не считая одной вагоновожатой, которой я уже давно кланяюсь по-дербервилевски. Ее мне очень хотелось вписать, но где было взять место? Я решил ее держать в уме. Я уже знал, что хотел ей доказать: что я парень о-го-го, рубаха-парень, весельчак и вообще что надо. На другом ватмане колонок было поменьше: первым шел Адреналинчик, дальше гормончики, Высокий Смысл, сублимация, ушиб головы, искупительная жертва, положительные и отрицательные эмоции и гены. Я оставил место, потому что был уверен, что этим не ограничится.

Я приступил к работе над первым ватманом. До чего же дело оказалось трудным! Кто бы мог подумать, как много всего я пытался доказывать людям. Одним я доказывал, что я самый добрый, другим — что самый веселый. Третьим — что я гад: мне нравилось их злить. А кому только я не доказывал, что самый умный! Горбылевскому я как-то доказывал, что умею далеко плевать. Многим доказывал, что бегаю быстрей всех. И не было ни одного человека из шестидесяти девяти, кому бы я не доказывал, что я получше его во всех отношениях! Некоторым я доказывал, что наш дом не то, что у других; некоторым — что мой папа хоть и без машины, но с темой; некоторым — что могу проскакать на одной ноге от школы до дома; одному я доказывал, что у меня ноги толще, чем у него, другому — что у меня ноги тоньше, чем у него, — всего не перечислишь! Все колонки были заполнены, но я и сотой части не записал. Мне было ясно, какую грандиозную работу я на себя взвалил. Я велел бабушке принести мне обед и поставить под дверь.

Пообедав, я сообразил, что неправильно организовал работу. Я взял пачку бумаги и начал составлять картотеку. В нее я включил и вагоновожатую, и одну рожу, которая вечно торчит в окне и начинает кричать «бандит», как только меня замечает, — этой роже я много чего доказывал. Теперь я решил не торопясь заняться каждым в отдельности.

Первой я почему-то придвинул к себе карточку Светы Подлубной. Дело пошло: я ей доказывал, что я умный, красивый, обаятельный, смышленый, смелый, решительный, ловкий, что умею ходить на руках, танцевать на заднице, передразнивать учителей за их спиной, ходить по карнизу, валять дурака, обижать дохляков, кидать в прохожих снежками, подшучивать над милиционерами, исполнять мелодии при помощи носа, — но хватит. Главное, вот что мне открылось: я в то же время старался ей доказать, что я совсем не то, что она обо мне думала. Это открытие меня огорошило. Я сразу почувствовал себя усталым и без пререканий впустил в комнату нового специалиста.

Довольно большой приятель деда ворвался ко мне, как маленький ураганчик. Он поигрывал пальцами, прищелкивал и старался мне доказать, что он заранее все понимает и такой весельчак, что мы на славу повеселимся. Никто ничего еще сообразить не успел, а Ураганчик уже пронесся по комнате, задержался у стола, почитал мои бумаги и сказал:

— О! Хорошо!

Я разделся до трусов и спросил, хватит ли ему двадцати минут.

— О! Прекрасно! — сказал он, рассматривая, каков я в трусах.

Бабушка начала икать. Дед смахнул слезинку, мама смотрела на меня с недоверием и все пыталась понять, что за подвох я устраиваю. Один папа не обращал внимания ни на меня, ни на Ураганчика, сидел за столом и с мечтательной улыбкой читал мои бумаги.

Бабушка

опять начала причитать: она знает, кто меня сглазил, и, если что случится, пойдет и разможжит голову этой мерзавке. Ей сказали, что она мешает, и выставили из комнаты. Ураганчик кивнул на дверь, за которой она все еще причитала, и подмигнул мне. Он спросил, в какие я игры люблю играть.

— Мало ли в какие, — ответил я. — Сейчас мне не до игр.

— Он играет в какого-то англичанина, — сказала из-за двери бабушка.

Ураганчик спросил, не ученый ли этот англичанин. Я ответил:

— Нет, просто разносторонне одаренный человек; ученый — другой англичанин, Хиггинс.

— Ну что ж, — сказал Ураганчик, — и это неплохо.

Он начал меня осматривать. Он ухитрился при этом щелкать пальцами, пощипывать меня, шутить, и смотрел он на меня вот так: я же обещал, что будет весело. Он меня осматривал сидящим на стуле, лежащим на диване, он меня осматривал стоящим с вытянутыми руками, с открытыми и закрытыми глазами, он осмотрел мне темя и пятки.

Я сообщил ему, что ударился головой. Он спросил:

— Давно? Не тошнило? Не было ли рвоты? Каким местом ударился? Подумаешь, — сказал он. — Велика важность! — Сел за стол и отодвинул в сторону мои бумаги. — Сейчас я вам выпишу бром, — сказал он, — для бабушки. Но если вам очень хочется, то можете и внуку немного давать. Некоторая повышенная возбудимость. Вообще очень интересный пациент. Но должен вас огорчить: совершенно здоровый. Только ведь нормы здоровья у каждого свои. Вы этого не считаете? — спросил он деда. — Вот если бы с вами такое случилось, то я бы сказал, что вы немного не в порядке. Хочу обратить ваше внимание: художническая натура — вообразит и сразу же поверит. Скорей всего, он начал играть в другую игру. Вот увидите! Вы не представляете, до чего у них гибкая психика.

Папа уже обдумал «ситуацию» и сказал:

— Мы все играем в какую-нибудь игру. Но кто ответит, где кончается игра и начинается жизнь?

— О! — сказал Ураганчик. — Да! Да! Да! — Он чуть было не забыл дописать рецепт.

Мама спросила:

— В школу вы ему ходить не запрещаете?

— При его состоянии здоровья это просто необходимо.

Он взглянул на меня: правда, весело было?

— Прошу прощения, что всех вас огорчил! — Он пронесся по квартире, и скоро я услышал, как он прошелестел в листьях акации за окном.

Все удалились на совещание, а я взял со стола карточку Светы Подлубной и как был, в трусах, уселся в кресло. Я долго изучал полученные результаты и кое-что еще записал.

Что-то мне подсказывало, что я влюблен в Свету. Я решил это, не откладывая, проверить своим очень надежным способом. Мое увлечение наукой захватывало меня все больше.

Я позвонил Сасу.

— Сасушка, — сказал я, — ты знаешь, мне нравится мое легкое недомогание. Марочки мои в надежном месте, а лечением своим я решил заняться сам. Снабди меня литературой.

Сас ответил, что теперь-то он не сомневается, что я нездоров. Он мне стал внушать, что самолечение при таких заболеваниях пагубно сказывается.

— Брось, — сказал я. — Тебе просто хочется меня лечить! Но я не уступлю. Если ты меня снабдишь литературой, я буду с тобой советоваться.

— Удивляюсь твоей хитрости, — сказал Сас. — Ладно, ты получишь литературу.

О том, как я был пропагандистом чтения и вслед за тем, продолжая заниматься исследовательской работой, обзавелся родным человеком