Прощание с Дербервилем, или Необъяснимые поступки
Шрифт:
Петя начал отдавать распоряжения: коллекцию запереть, а ключ принести ему или лучше папе отдать.
— Больше тебе ничего не хочется дарить?
— Я сейчас в таком состоянии, — сказал я, — что могу подарить все, что угодно. Вообще могу невероятное выкинуть.
Петю все это не удивляло.
— Все ценное запереть! — сказал он. — Понятно! Слушайся меня, я знаю, что говорю!
Он похлопал меня по плечу. Как-то уж очень уважительно провел рукой по моим волосам… и пошел к своим реанимируемым.
— Ничего страшного, — крикнул он Евдокии Семеновне, которая наблюдала за нами из окна. — Папины гены прорезались.
— Петя, — сказал я, —
— Хорошо, — сказал он. — Однажды твой папа принес мне в подарок очень редкую книгу. Знаешь, почему он это сделал? Он считал, что эта книга мне нужней. Потому, видишь ли, что мне больше хочется ее иметь, чем ему.
Я ничего не понял. «Может, я отупел от переживаний?» — думал я и искал связь между той книгой и моей коллекцией, но никакой связи, хоть убей, не находил. Я подумал: «Петя и сам малость не в себе перерабатывает».
Но все же я успокоился: если бы что-нибудь серьезное со мной стряслось, Петя бы догадался, — все-таки врач. Да и запереть на ключ все ценное — очень полезный совет.
Я заторопился, выскочил на дорогу, и тут выяснилось, какой опасности подвергаются люди, лишенные бокового зрения.
О том, как я обычным для себя таинственным образом столкнулся с третьим специалистом, который посоветовал мне доискиваться причин
Я заметил машину только после того, как взвизгнули тормоза. К счастью, она небыстро ехала, а реакция и прыгучесть у меня что надо. Я оказался на капоте. О том, как подпрыгнул, я не помнил. Шофер смотрел на меня, как на наваждение; я поглядывал на него с интересом. Он потянулся рукой к дверце: сейчас будет ссаживать. Я заторопился, соскользнул на мостовую и тут только заметил, что мне преграждает дорогу доктор в халате. Я ударился от него.
— Не скачи ты, — сказал доктор. — Что ты скачешь от меня, как от милиции?
Я узнал голос Вадима, моей живой мечты, человека, которому я намечтал жену, но забыл намечтать квартиру. Не знаю, как Вадим, а я не удивился. Я вернулся.
— Что случилось? — спросил он. — У вас кто-то в больницу попал?
— Другое, — сказал я. — Со мной что-то неладное. Ты же видишь? — Я показал на машину.
— Это уж точно, — сказал Вадим. — Василия Степановича ты в столбняк вогнал.
Василий Степанович сидел за рулем неподвижно, он не отрывал от меня глаз.
— Василий Степанович, — сказал Вадим, — сделайте глубокий вдох, вам сразу станет легче.
Василий Степанович послушался.
— Ну вот, — сказал Вадим, — одного мы привели в норму. Тобой я займусь чуть позже. Василий Степанович, подъезжайте.
«Скорая» подъехала к дверям больницы, Вадим и женщина в белом халате помогли выбраться из машины старушке, у которой что-то было с ногой, и повели ее. Василий Степанович показал мне на сиденье рядом с собой. Я думал, он начнет отчитывать, но он о случившемся не заикнулся — сидел молча и только один раз проговорил:
— Мой тоже где-то прыгает. Вот я ему попрыгаю. Я его сегодня расспрошу, где он целыми днями носится.
Вернулся Вадим и повел меня в больничный двор. Мы сели на скамейку.
— Пять минут, не больше, — сказал он. — Рассказывай.
На этот раз я решил о глазах сказать в конце.
— Я начал совершать необъяснимые
Я обо всем рассказал. Не забыл упомянуть о том, как неизвестно зачем ел препротивное овощное рагу, и о том, как умолял почти что одну девчонку, чтоб она сказала, что может подумать обо мне: «Какой славный!»
— Должен добавить, — закончил я, — что у меня перестали бегать глаза! — Вадим кивнул, как будто это так и должно быть. Он вообще вел себя уж очень спокойно: ну, это, мол, понятно.
— Перед тем как это все начало случаться, я ударился головой. Заметь себе это.
— А произошло ли что-нибудь? — спросил он. — В тебе вообще сильна эта потребность — делать что-то для других.
— А глаза? — спросил я. — Чего вдруг они перестали?.. Ты же видишь: я под машины лезу.
— Ты стал больше думать, — ответил Вадим. — Ушел в себя и не реагируешь на внешние раздражители. Конечно, какой-то душевный сдвиг произошел.
Он мне стал говорить о том, что каждый человек живет внутренней жизнью. Ты спишь, делаешь свои дела, а жизнь эта идет своим чередом, по своим законам — внутренняя работа. От этой работы иногда в человеке происходят перемены, но ты о них еще не догадываешься. Поэтому тебе твои собственные поступки кажутся странными.
— Нужно доискаться причин, — сказал Вадим. — Выяснить мотивы, которые руководят твоими поступками.
О мотивах ему нравилось говорить. Это, оказывается, коварная штука: иногда поступок кажется благородным, а мотивы премерзкие, а иногда наоборот.
— Доискивайся причин, — сказал он. — Старайся понять, зачем тебе понадобилось дарить эту коллекцию.
— Господи, — сказал я, — ну зачем мне это нужно! Он же несмышленыш. Он покупал у меня марки. Потом его мама попросила покупать ему каждый день пончик — я покупал. И начало представляться, будто я уже взрослый, а он мой сын. Мы же с ним плечо в плечо сидим на скамейке, как отец с сыном. А разве для сына что-нибудь жалеют?
— Вот видишь! Ты сам объяснил. Часто нами руководит не расчет, а эмоции.
Только их недоставало! Эмоции, мотивы, адреналинчик с гормончиками…
Но оказалось, это еще не все.
— Мне почему-то кажется, — сказал Вадим, — что ты кому-то что-то хочешь доказать.
— Плевал я! Никому я ничего доказывать не, собираюсь! — В голове у меня гудело: еще и это! Интересно, кому это я доказываю?
— Не зарекайся. Вот я, например, одному человеку доказываю всю свою жизнь, что я лучше, чем ему однажды показалось. Послушай-ка историю. Я тогда учился во втором классе. Было у меня двое друзей — Вовка и Генка. И вот Вовкиного отца перевели в другой город — нужно было расставаться. Мы с Генкой договорились, что проводим Вовку на вокзал. Но Генка заболел. Провожать пошел я один. Вовка подарил мне на память красивый перочинный нож с перламутровой отделкой и не менее красивую перламутровую ручку. Он сказал: «Одну из этих вещей отдай Генке». Но я не смог расстаться ни с одной из этих вещиц. Откуда мне было знать, что за такие поступки расплачиваться приходится? И вот я всю жизнь доказываю Генке, что то был случайный поступок. Всегда это вспоминается, когда я недоволен собой, и я себе говорю: «Ты опять хочешь зажулить ножик». Сначала я тоже ничего не понимал. Просто я заметил, что мне нравится дарить друзьям перочинные ножи и ручки. (Я вспомнил, что Вадим подарил мне как-то красивый перочинный нож.) Потом уж разобрался. Так что доискивайся причин. А я побегу: кто-то уже валидол сосет и ждет меня.