Просветленные не боятся темноты

Гор Олег Николаевич

"В том числе и работать" - подумал я, но озвучивать эту мысль не стал.

– Мудрецы прежних времен практиковали Малое Отшельничество и Большое Отшельничество, - сказал брат Пон задумчиво - Малое - вдали от людей, в лесу, в горах. Чтобы никто не мешал медитировать, никаких соблазнов рядом не было... прекрасно ведь, правда?

И он замолчал, изучающе глядя на меня.

– А что такое Большое?
– осведомился я, чтобы прервать затянувшееся, неуютное молчание.

– В людской толчее, на рынках и харчевнях, где кишмя кишат низменные страсти. Малое ты уже прошел, взял

от него все, что тебе сейчас нужно, и настало время Большого, - говорил монах без упрека, с мягкой улыбкой, но я все равно чувствовал себя как в школе, на уроке математики, когда тебя вызвали к доске, а домашнее задание не сделано.
– Понимаешь, можно просидеть десять лет в пещере, обзавестись прекрасными добродетелями, но они разлетятся вдребезги при первой же встрече с простым, грубым человеком... То, насколько ты хорош, проверяется не в уединении, а меж себе подобных. Если же кто-то всю жизнь проводит в уединении, занимаясь только собой, то это не всегда признак больших духовных достижений...

Но все эти объяснения не смогли развеять моего мрачного настроения.

Ночевать в кровати на вилле мне понравилось больше, чем в подвале или на пляже, и уезжать отсюда я не хотел.

Глава 6. Люди и якши

Следующим утром, едва я успел продрать глаза, мне позвонил юрист-таец, консультировавший меня много лет, и ласково сообщил, что прямо сегодня мы с ним должны посетить Налоговый департамент, чтобы прояснить кое-какие моменты работы моей фирмы, и что мое присутствие обязательно.

Да уж, от фискальных служб и в пещере, и в джунглях не спрячешься.

Машина ждала во дворе, у ворот, и ключи лежали на переднем сидении.

Все вроде с ней было в порядке, но в новом "окрасе" она выглядела дико, меня одолевало желание сморгнуть или встряхнуть головой, чтобы галлюцинация рассеялась и все стало как раньше.

– Вы сами сели за руль?
– спросил я, недоверчиво покосившись на брата Пона.
– Когда мы сюда ехали?

– А чего, дело нехитрое, - отозвался тот.
– Крути эту штуку, дави педали.

Я только головой покачал.

Я сел в машину, а монах зашагал к воротам, потащил створку в сторону, заскрипели петли. Открылся узкий переулок между двумя высокими заборами, и под тем, что принадлежал вилле на другой стороне, обнаружились трое необычайно мускулистых и лохматых оборванцев, что сидели на корточках.

Когда я двинул машину с места, нечто произошло у меня со зрением, и я обнаружил, что вижу не людей, а громадных, напоминающих горилл существ, покрытых рыжим мехом, с пылающими глазами и когтями на лапах.

Я ударил по тормозам так, что те взвизгнули.

– Что такое?
– спросил брат Пон, заглядывая в боковое окно.

– Там... там...
– промямлил я, поднимая трясущуюся руку.
– Они... ээ... э...

Рыжие великаны глядели на меня с любопытством, скалили зубы, каких не устыдился бы и тигр. Один, самый большой, поглаживал бороду,

второй дергал похожим на ослиное ухом, отгоняя мух.

– А, всего лишь якши, - сказал монах равнодушно.
– Не обращай внимания. Помнишь, я же говорил, что рядом с нами живут самые разные существа, только мы их не замечаем...

– Ну... да...
– я моргнул, и косматые чудища вновь превратились в людей.

Когда "Ниссан" выкатился в переулок, якши без слов посторонились и даже заулыбались. Брат Пон захлопнул ворота, уселся рядом со мной, и я газанул так, что пыль полетела из-под колес.

Монах засмеялся.

– Бояться их нет смысла, ведь это только лишь образы твоего сознания, - сказал он.
– Единственное правильное отношение к существам подобного вида, как и любого другого, кстати, заключается в сострадании.

– Это что, я должен их пожалеть?

– Нет, - брат Пон покачал головой.
– Жалость своекорыстна, жалеем мы лишь себя. Только ставим в этот момент на место страдальца горячо любимое эго, которое и оплакиваем. Сострадание же выглядит совсем иначе, его способен по-настоящему испытывать лишь тот, кто в значительной степени избавился от невежества и тирании "Я", именно поэтому я тебе о нем не говорил. Ага, тут вот направо, потом налево...

Когда впереди показалась большая дорога, я понял, где мы находимся - один из поселков к югу от Паттайи, за "Амбассадором", "Дор Шадой" и прочими отелями-муравейниками для туристов-матрасников.

До центра города минут сорок, не меньше.

– И для тебя, я думаю, настало время учиться осознанно практиковать сострадание, - заявил брат Пон.

– Но как это сделать?

– Разберем пример, - он усмехнулся, и я поежился: знаем мы эти "примеры" от неправильного монаха.
– Вот на тебя орет некий гнусный человек. Знакомая ситуация... Вместо того чтобы злиться, ты начинаешь думать о том, что это часть твоего сознания, выражающая ненависть, а значит, не затронутая просветлением... Воспринимаешь его как элемент собственной сущности, нуждающийся в исцелении и очищении!

– Ничего себе, - пробормотал я.
– Это же сложно!

– По сравнению с тем, что ты уже делал - как слона по боку похлопать, - проговорил брат Пон с уверенным видом заслуженного и мастеровитого слонохлопа.
– Понимаешь теперь, в чем разница между жалостью и состраданием?

И не дожидаясь ответа, он пояснил:

– Жалость - это лишь эмоция, сострадание - это активное, деятельное отношение. Первая ничего не меняет в тебе, второе делает тебя другим, смещает точку восприятия.

И не давая мне опомниться, он начал рассказывать байку про некоего царя, что прямо-таки был сам не свой до духовных подвигов, и поэтому любому, кто заходил к нему в гости, отдавал все, что бы у него не попросили.

И вот однажды к этому монарху явились трое злобных и кровожадных якши.

Поначалу, чтобы проникнуть во дворец, они замаскировались с помощью чар, ну а уже там явили себя во всей красе и потребовали что-то вроде "А ну давай нам свежего, теплого человечьего мяса и кровушки побольше, а все прочее, и золото, и драгоценности, можешь засунуть себе в афедрон".