Просветленные не боятся темноты
Шрифт:
Увидев брата Пона, монах всплеснул руками и бросился нам навстречу.
Последовал обмен поклонами, в котором я тоже принял участие, после чего нас повели за храм, туда, где под высокими деревьями располагались жилые строения. Рюкзаки мы оставили в спальне для гостей, а затем неожиданно для меня зашагали обратно.
– Что происходит?
– шепотом поинтересовался я.
– Наш хозяин увидел, что ты в трудном положении, - отозвался тот столь же тихо.
– Решил, что тебе не помешает помощь самого Просветленного,
У входа в храм мы разулись, и я с опаской вступил под высокие своды.
Откровенно говоря, я даже не мог считать себя буддистом, поскольку не просил убежища в Будде, Дхарме и Сангхе... Да и брат Пон не раз говорил, что ему совершенно не важно, во что я верю, главное - что я думаю и что делаю...
Имею ли я право тут находиться?
Углы и стены прятались во мраке, но золоченую статую Просветленного было видно хорошо. Здесь он представал сидящим, со сложенными на коленях руками, а под высоким постаментом статуи громоздились охапки цветов, меж них терялись фигурки небожителей рангом пониже.
– Садись, и обращайся к нему, - велел брат Пон.
– Но я не умею...
– растерянно пробормотал я.
– А тут уметь и не надо, - пожилой монах улыбнулся мне, и поманил за собой.
Я сделал несколько шагов и уселся на предложенном мне месте, скрестил ноги. Закрыл глаза, ощущая себя самозванцем, чужаком, без спроса, под личиной явившимся туда, куда его не звали.
Монахи обменялись парой фраз на тайском, потом наступила тишина.
Ее нарушил прикатившийся снаружи звон колокола...
Я вспомнил, где и когда слышал точно такой же звук, и в следующий момент ощутил прикосновение к затылку и потерял ощущение собственного "я" среди многих других "я", которые в одно и то же время были мной и мной ни в коей степени не являлись.
Мужчины, женщины проживали жизни, длинные и короткие, но в конце-концов каждый раз приходила смерть. Годами страдали от тяжелых болезней, несли вражду через десятилетия и воевали с соседями из-за клочка земли, ссорились с близкими насмерть из-за горсти медных монет.
Ухаживали за детьми-инвалидами или жили с необычайным уродством.
Это был поток, где не существовало прошлого, настоящего и будущего, имело место только вечное "сейчас", и мое собственное бытие занимало в этом "сейчас" малую долю процента...
Потом все это сжалось, сколлапсировало в точку...
Я вздрогнул и обнаружил себя в храме, перед невозмутимым ликом Будды, и одежда моя была насквозь мокрой от пота.
Меня трясло, я все еще переживал многочисленные смерти, через которые прошел только что - от старости, от перерезающего горло ножа, от скоротечной болезни, в зубах хищника, от голода или холода.
Рука брата Пона опустилась мне на плечо, и стало немного легче.
– З-зачем?
– вопросил я, лязгая зубами.
– Что, нынешние проблемы все еще кажутся тебе
– вопросил он.
– Н-нет...
– Исключительно редко бывает польза от созерцания иных воплощений твоего потока осознания, и вот сегодня как раз такой момент. Все, происходящее в данный момент лишь пылинка на ободе гигантского колеса сансары, через миг ее уже не будет, появятся другие... И так тысячелетие за тысячелетием, без смысла и цели, без надежды на завершение...
Глава 7. Тантра Темноты.
Спал я плохо, одолевали надоедливые тайские комары.
Лишь под утро сумел забыться, и естественно, ни о каком осознавании во сне даже не и не вспомнил.
Поскольку вставать в буддийском монастыре положено до рассвета, поднялся я с тяжелой, точно котел головой. Да и отголоски вчерашнего переживания не исчезли окончательно, наиболее яркие образы всплывали из памяти, заставляя меня вздрагивать.
Монахи помоложе отправились собирать подношения, а мы с братом Поном вернулись в храм, где и уселись на пол уже вдвоем.
– Ехать на пляж еще рано, - сказал он.
– Поэтому у нас есть время поговорить... Предмет для рассуждений все тот же - сознание, то самое, что формирует мир вокруг нас, определяет, находимся ли мы в аду, в пространстве животных, людей или среди богов.
Я покорно кивнул.
От недосыпа и вчерашней "процедуры" в теле и разуме царило онемение, не хотелось вообще ничего, ни говорить, ни действовать, даже того, чтобы меня оставили в покое.
Брат Пон поведал, что один из древних мудрецов разделил опыт, получаемый нашим сознанием, на три вида: целиком иллюзорный, извлеченный из игры разума с вымышленными объектами; взаимозависимый, обладающий частичной реальностью, когда ум работает аналитически, используя представления и идеи о реальном положении вещей; и интуитивный, лишенный двойственности продукт истинного способа восприятия, свойственного лишь просветленным.
– Парикальмита, паратантра и паринишпанна, - сказал он.
– Так их называют. Имена можешь не запоминать, вряд ли пригодятся.
Удивительно, но от беседы об отвлеченных вещах мне стало легче, вялость начала уходить.
– Есть другая схема, - продолжил брат Пон.
– Сознание делится на пять видов...
Он упомянул кармически активное, трансформирующее, проецирующее, познающее и воспроизводящее, а затем принялся описывать, как они между собой взаимодействуют.
К этому времени я почти совсем пришел в себя.
– Ну вот, ты готов задавать вопросы, а значит, все идет как нужно, - сказал монах, осекшись на полуслове.