Против черного барона
Шрифт:
Когда Скаубит и Захаров нежданно-негаданно прилетели на свой аэродром, их встретили как героев. А они и в самом деле проявили незаурядную выдержку и отвагу. Скаубит молча подошел к Захарову и крепко, по-мужски его обнял. Василий показал себя настоящим другом, пошел на выручку товарищу, не думая о собственной жизни.
Еще до вынужденной посадки Скаубита аналогичный случай произошел с Борисом Рыковым. 26 августа он вылетел на разведку. Миновав каховский плацдарм, усилил наблюдение: в небе могли появиться вражеские самолеты. Вдруг раздался глухой
Все стало ясно: оторвавшаяся тяга мотора срезала часть капота. Осколки повредили правую стойку, верхнее крыло и разбили козырек кабины. Что делать? Высота — тысяча триста метров, скорость надает, а до Берислава десять километров.
Летчик развернул машину в сторону аэродрома. Внизу враги. Приходится бороться за каждый метр высоты.
Четыреста метров: самолет уже над плацдармом. Садиться? Нет!
Сто метров… Как широк в этом месте Днепр! Как высок его правый берег! Дотянул! Перед самой границей летного поля самолет обессиленно плюхнулся на землю.
Теперь, когда нервное напряжение спало, летчик почувствовал сильную усталость. Захотелось лечь и уснуть прямо возле машины. Но к нему уже бежали люди…
Во время разбора причин вынужденной посадки Бориса Рыкова я спросил его, почему он не сел сразу, когда дотянул до нашего плацдарма. Летчик ответил, что боялся разбить машину.
— А голову не боялся разбить? — заметил комиссар Кожевников, заменивший погибшего Ивана Дмитриевича Савина. И, обращаясь ко всем, добавил: — По-моему, товарищи, жизнь красного летчика дороже самолета. Верно: нужно сделать все возможное для спасения машины. Но бездумно рисковать нельзя.
Комиссара поддержал Вишняков:
— Я тоже так думаю. Зря рисковал, Боря! Надо было сесть на плацдарме. Я сделал бы именно так. Ведь до аэродрома ты дотянул случайно.
— Чепюха! — возразил Ганя Киш. — Надо не думайт о своя маленькой жизнь.
— Даже знаменитый Евграф Крутень о ней не думал, — в тон ему отозвался Коля Васильченко. — Верно ведь, товарищ командир?
Было приятно от сознания, что молодежь свято чтит память о славном русском летчике. Но она, видимо, имела не совсем правильное представление о его последнем полете. И я счел уместным подробнее рассказать о гибели Крутеня, свидетелем которой стал 6 июня 1917 года.
В то время наша 2-я боевая авиагруппа истребителей стояла в Плотычах, восточнее Тарнополя. Шла подготовка войск Юго-Западного фронта к большому летнему наступлению. Командир авиагруппы Е. Н. Крутень поставил перед нами задачу — не пропустить в район развертывания ни одного вражеского самолета-разведчика.
Сам Евграф Николаевич летал больше всех. Несмотря на молодость, он сбил тогда уже около двадцати аэропланов противника. Не зря на фюзеляже его машины была нарисована голова витязя в боевом русском шлеме…
В тот день, возвратившись с задания, я не увидел «ньюпора» со знакомой эмблемой. А Крутень вылетал раньше меня. Моторист, однако, рассеял мою тревогу, сказав, что капитан
Второй раз Крутень вылетел через несколько минут после посадки. Как раз в это время в штаб авиагруппы сообщили по телефону, что со стороны Зборова к району расположения наших войск летит еще один вражеский самолет. Механики не успели даже осмотреть, а главное — дозаправить машину командира. В баках же, по-видимому, оставалось бензина меньше чем на час полета.
Его поспешность можно было понять и оправдать. Сам ставил задачу не пропустить ни одного разведчика, а тут сообщают, что вражеский самолет находится уже над нашими войсками. Я сидел на траве, ожидая, пока мою машину подготовят к очередному вылету, как вдруг раздались радостные крики механиков: «Командир летит! Витязь возвращается!»
Верно! С высоты шестисот метров полого планировал «ньюпор». Присмотревшись, я заметил, что мотор у него не работает. Когда до аэродрома осталось совсем немного, он вдруг резко опустил пос и отвесно врезался в землю…
— А сбил он второго немецкого разведчика? — спросил Яков Гуляев, когда я закончил рассказ.
— Да, срезал и второго, — ответил я и тут же сделал вывод; — Это неверно, что Крутень был бесшабашным. Он воевал смело, но расчетливо. И отдал свою жизнь совсем недешево: два самолета срубил. А погиб он, скорее всего, потому, что был тяжело ранен и потерял в воздухе сознание. Ведь мог посадить машину и с отказавшим мотором.
— Уж лучше погибнуть вот так, на глазах у своих, чем в плен попасть, — задумчиво сказал Васильченко.
— А ты не зарекайся, Коля, — спокойно возразил Гуляев. — На войне всякое бывает. А если человек даже не помнит, как оказался в лапах врагов? Тут главное другое. Важно и в плену бойцом остаться.
Разговор принимал новый оборот, и комиссар Кожевников умело поддержал его:
— Правильно, Гуляев. Расскажи-ка товарищам, как обманул белых.
— Да чего говорить, — смутился Яков. — Просто жить хотел и снова бить беляков.
К просьбе комиссара присоединились все остальные. Мне тоже захотелось послушать Гуляева, который уже два раза бежал из белогвардейского плена. Якову стало неудобно отказываться, и он все так же спокойно начал свой рассказ:
— Было это в восемнадцатом. Гатчинская школа переезжала из Питера в Казань. Подкатываем мы к одной станции, смотрим, а на эшелон две пушки наведены и несколько пулеметов. Встретили нас белогвардейцы и мятежники из чехословацкого корпуса. Окружили и пошли по теплушкам. Среди них оказался и наш изменник. Идет и тычет пальцем: вот этот большевик, вон тот…
Взяли и меня. Всего забрали человек пятнадцать. Попал в нашу группу и чехословацкий солдат. Погоны с него сорваны, лицо в кровоподтеках. Видно, наш товарищ… Построили нас по двое и повели под конвоем. Я оказался последним в паре с чехом. Иду, а мысль в голове одна — бежать. Посмотрел на соседа и чутьем понял: он тоже об этом думает. Я кивнул головой вправо. Он глазами показал налево. И бросились мы в разные стороны.