Против течения (сборник рассказов)
Шрифт:
– А мне прочитаешь?
– Нет, Маша, я их давно сжёг. Не хочу быть писателем – им приходится слишком много врать.
– Серёжка! А кем ты хочешь стать?
– Я? – Секретным учёным и конструктором.
– А зачем?
– Маша, я изобрету какой-нибудь новый летательный аппарат, возьму тебя с собой, обведу всех вокруг пальца и улечу с тобой на Планету Предков.
– Серёжа! – изумилась Маша. – А разве есть такая планета?
– Должна быть. Если есть мы, значит где–то далеко существует и земля наших предков...
Так весело и беззаботно болтали они, поднимаясь в гору по протоптанной
Добрая Маша, может быть, и думала о том «высоком», о чём с таким вдохновением распинался будущий конструктор Серёжа, но сам «конструктор» лихорадочно думал совсем о другом: о самом желанном и волнующем, заставлявшем буквально трепетать его испорченную и подлую душонку, то есть о самом «низком». Ему всё время хотелось подхватить Машу на руки и унести её куда–нибудь... подальше от завистливого людского племени, жить с ней в самой отдалённой глухой пещере, окружённой дремучим лесом и надёжной охраной – собственной волчьей стаей.
Наконец они нашли подходящую полянку. Маша увлечённо занялась хозяйственными хлопотами, а Серёжа смотрел вниз на открывшиеся его внимательным глазам просторы. Да, в Миассе есть чем полюбоваться любому, самому искушённому знатоку природных красот! (Мы же недаром предлагаем перенести Столицу нашего Государства из зловонно–алчной и лицемерно–ненадёжной Москвы куда–нибудь на Урал, где всё так надёжно и крепко: и горы, и леса, и люди).
Как они с Машей весело и беззаботно шутили, как наперебой рассказывали друг другу свои весёлые истории, запивая всё это сладчайшим крепким чаем и закусывая вкуснейшими и ароматнейшими пирожками и шанежками! Как им было хорошо! Как они были счастливы!
Потом они бегали по склону, бросая на бегу друг в друга белоснежные уральские снежки, потом они обнимались и целовались...
Серёжа, истомлённый... нет, просто измученный долгим ожиданием, совсем ошалел от страстного желания, а Маша... она, возможно, увлечённая игрой, даже и не успела подумать о чём–нибудь плохом...
И гроздья рябины упали
На тёплый подтаявший снег...
Всё лучшее было вначале...
.. .до скрипа житейских телег.
...Когда они спускались с горы в заселённую ничего не подозревавшим народом долину, Маша смахивала со своих щёк невольные слезинки, Серёжа брал её за руку и целовал как бы в глубоком раскаянии.
Маша молчала. Нашкодивший Серёжа тоже помалкивал. Наступили сумерки. Маша поспешила к себе домой, а призадумавшийся герой наш тихо поплёлся к себе в интернат...
После этого, памятного для них обоих, похода в лес они даже не разговаривали друг с другом. Сидели на уроках рядом, молчали, только изредка переглядывались как бы затуманенными печальными глазами. Маша с четвёрок съехала – неожиданно для педагогов – на двойки. Тетрадки у Серёжи домой она не брала, сама, видимо, потеряла всякий интерес к решению каких–то нелепых и откровенно бессмысленных школьных задач.
Серёжа тоже не обременял себя школярским усердием. Он только молчал и думал. Вечерами в интернате он внимательно читал одну очень познавательную и актуальную
И только в конце следующей недели, прямо на уроке, Маша повернулась к Серёже, улыбнулась как-то заговорщически и прошептала ему на ухо:
– Серёжа, а когда мы опять пойдём в лес гулять?
Серёжа чуть не закричал от счастья, чуть не вскочил с парты от такой неожиданности. Он еле удерживал себя от искушения тут же, на уроке, обнять и расцеловать свою Машу.
Может быть, это была самая счастливая весна не только для него, но и для так неожиданно повзрослевшей Маши!
«Смiються, плачуть солов'i
I б'ють тенями в груди:
«Цiлуй, цiлуй, цiлуй ii
Знов молодiсть не буде!»
(Ну, скажите нам, пожалуйста, что в этом мире было Прекрасного, и что не подошло бы когда-нибудь к своему естественному концу?!).
В конце учебного года ученикам 22–й школы объявили, что в их школе больше не будет 9–го и 10–го классов. Всем, кто захочет учиться дальше, придётся рассеяться по родной и благодатной Миасской долине. А Серёже приходилось прощаться не только с этой школой и с этой партой, ставшей колыбелью их с Машей любви, но и с родным интернатом. Словом...
Не бойтесь в жизни перемен.
Нас губит постоянство!
Сначала было трудовое таёжное лето. Потом суматошные хлопоты, связанные с переходом в другую школу... Словом, закрутился наш Серёжа как глупая белка в бесконечном колесе и, может быть, опять потерял что–то дорогое и спасительное для него в суете этой нелепой и быстротекущей жизни.
Только через пять лет, когда Серёжа приезжал в Миасс погостить у своего брата, работавшего в Ракетном Центре, он, совершенно случайно, недалеко от вокзала, увидел свою Машу.
Маша шла рядом с каким–то смирненьким на вид и тщедушным очкариком, катила перед собой детскую коляску, а «очкарик» держал за руку шустрого пацанёнка лет четырёх и что–то выговаривал ему за его непоседливое непослушание.
Наш «герой» Серёжа как бездомный и нашкодивший пёс рванулся в сторону и скрылся в чьём–то палисаднике. Когда это счастливое на вид семейство проходило мимо, Серёжа, как самый последний заклеймённый греховодник завистливо провожал их своими постаревшими блудливыми глазами.
Маша немного поправилась, но стала ещё прекрасней, буквально пылающей своей чистой и неувядающей красотой! А непоседливый и шаловливый мальчуган был так похож на него самого, что если бы у Серёжи был галстук, он тут же бы от отчаяния повесился на штакетнике в этом чужом палисаднике... Но Серёжа наш, слава богу, никогда в жизни не носил галстуков. Только это обстоятельство и спасло его...
Да и, в конце–то концов, Маша Зыбина не была похожа на убитую горем брошенную негодяем женщину... Она шла с высоко поднятой головой, улыбаясь своему неказистому мужу и, видимо, любимому старшему сыну. Она, очевидно, была довольна своей нынешней жизнью, она надеялась и ждала от этой жизни только хорошего... и она никогда и ни от кого не пряталась по чужим палисадникам...