Проверка на твердость
Шрифт:
— Как всегда, самый последний, — сухо заметил унтер-офицер Бретшнейдер, вошедший в ванную в пижаме. — Куда вы запропали? Я вас искал.
Шорнбергер сразу взял насмешливо-агрессивный тон:
— Вы что, хотели спросить, как пишется амфибия, или…
Бретшнейдер не попался на удочку. Неделю назад он обратился к абитуриенту с вопросом, как пишется это иностранное слово. Сейчас он понимал, что допустил ошибку. С равнодушным видом он собрал свое белье и начал бриться.
— Я только хотел спросить, не сыграете ли вы со мною партию
— Я смотрел телевизор. — Шорнбергер с любопытством взглянул на унтер-офицера.
— Сыграем завтра после ужина?
— Я согласен. — Эгон Шорнбергер опрыскал себе под мышками какой-то пахучей жидкостью и, прежде чем продолжить разговор, посмотрел на дверь. Ему не хотелось, чтобы их кто-либо слышал. Его голос внезапно утратил агрессивные нотки. — Я все хотел вас спросить. Так, строго между нами и не coram publico.
Унтер-офицер Бретшнейдер насторожился.
— Ну и в чем дело? — спросил он.
Шорнбергер помедлил.
— Мне не хотелось бы, чтобы вы меня неправильно поняли. Меня это волнует, но…
— Говорите же наконец! — Бретшнейдер опустил бритву и внимательно посмотрел на Шорнбергера. Необычная медлительность абитуриента заинтересовала его.
— Ну, чтобы меня в последующем не называли штурмовиком… Вы солдат по профессии?
— Да. — Бретшнейдер почувствовал, как у него под пеной заныла левая сторона подбородка.
— Не приходит ли вам иногда мысль, что вы не нужны?
— Почему?
— То есть не кажется ли вам, что ваша профессия становится ненужной вроде деревенской кузни на Лейпцигской технической выставке?
Унтер-офицер едва заметно покачал головой.
А Шорнбергер говорил со все большим волнением:
— Я просто себе не представляю, как может человек выполнять работу, которая вскоре никому не будет нужна и которую человеческий разум через некоторое время будет считать анахронизмом. По крайней мере, в Европе.
— В настоящее время мы с вами коллеги по профессии, — промолвил Бретшнейдер и посмотрел в зеркало.
Тема, которую затронул Шорнбергер, была ему ясна и понятна — его рука с бритвой увереннее заскользила по подбородку.
— Я состою на этой службе недобровольно! — заметил Эгон Шорнбергер.
— Однако вы несете службу добросовестно и с неплохими результатами.
— Спасибо! Для меня это своеобразная переходная ступень от детства к возмужанию. Воинская дисциплина несет в себе что-то полезное, что остается на всю жизнь. Знаете, что проповедует мой старик? Я думаю, вам тоже понравится. Только в армии, говорит он, становятся настоящими мужчинами! И, поверьте мне, я вынужден с ним согласиться!
Карл Хейнц Бретшнейдер смыл с лица остатки пены, подошел к Шорнбергеру и, показав на его предплечье, спросил, казалось бы, безотносительно к теме:
— Что это у вас?
— Где? — Эгон Шорнбергер смущенно оглянулся: — Это? Шрам от прививки оспы, что же еще?
— И это не является она… анах… Это не старомодно. Мне кажется, оспы
— Это не сравнение.
— Войны в Европе нет уже около тридцати лет. Но они существуют, война и оспа. Не правда ли?
Эгон Шорнбергер уставился на пузырек с жидкостью для ног.
— Оспа, — пробормотал он. — И мы своего рода защитная прививка. Все ясно.
Карл Хейнц Бретшнейдер улыбнулся под густым слоем пены. Шорнбергер задумался, затем глаза его вновь заблестели.
— Знаете, что я недавно прочитал? — спросил он с триумфом в голосе. — Защитные прививки от оспы будут скоро отменены. Если не верите, можете убедиться сами. Это так!
— С армией произойдет то же самое, — ответил с готовностью унтер-офицер, — если война, как и оспа, не будет нам угрожать. Сказать откровенно, — он пристально посмотрел на абитуриента, — я не знаю в нашей армии ни одного человека, который сожалел бы, если бы в один прекрасный день необходимость в ней действительно отпала. И все, что здесь делаю я, и вы тоже, направлено к тому, чтобы этот день наступил!
В этот момент неподалеку послышался голос Бруно Преллера, который рапортовал дежурному унтер-офицеру:
— Комната три, расквартировано шесть солдат, пятеро налицо, один в ванной. Комната убрана и проветрена. Докладывает дежурный по комнате солдат Преллер.
Дежурный не нашел повода к замечаниям. Он укоризненно покачал головой, когда в комнату бесшумно проскользнул Шорнбергер, пожелал спокойной ночи и вышел.
Через несколько минут Бруно Преллер выключил свет. Кошенц полез под койку, открыл тайник, достал пиво и раздал каждому по бутылке, предварительно натренированным движением открыв их.
— Мне не нужно! — промолвил Андреас Юнгман еще до того, как до него дошла очередь.
— Я приму его дозу, — прошептал в углу Йохен.
Но Кошенц лишь шутливо крякнул в ответ на это предложение. Отказ старшего по комнате был воспринят им молча. Он знал его точку зрения: Андреас Юнгман был за то, чтобы приказы выполнялись неукоснительно. Понятно, он не хотел поднимать скандал из-за одной бутылки на нос. Но впредь он решил не допускать подобного нарушения дисциплины. Ведь суть запрета на алкоголь состояла в том, чтобы пресечь пьянство, которое часто начинается с первой бутылки. Он сам это неоднократно утверждал и, поскольку имел такую точку зрения, не мог позволить себе выпить ни капли.
На Кошенца и Никеля пиво подействовало как снотворное. Едва они успели засунуть пустые бутылки под матрац, как тихие разговоры остальных перестали для них существовать.
Хейнц Кернер держал полупустую бутылку на груди и смотрел в окно. Ему был виден клочок неба, усыпанного звездами. Издали в комнату слабо доносился шум автомобилей, проезжавших по шоссе. Одно замечание Бруно Преллера рассмешило его. Тот заявил:
— Любовь, большая, настоящая любовь, существует лишь у святых.