Проверка на твердость

Хельд Вольфганг

— Вторая рота к выходу готова!

— Первая рота к выходу готова!

— Третья рота к выходу готова!

Бронетранспортеры 2-го батальона выехали из расположения части. Их шум заглушал все другие звуки. Казалось, испугалось само небо. Дождь внезапно прекратился.

Все обитатели комнаты № 3 сидели в одном бронетранспортере. О сне никто из них уже не думал. В темной тесной машине напряжение усилилось. Оглушительный гул моторов не позволял разговаривать друг с другом.

Андреас Юнгман сжимал свое оружие. Ему было ясно, что теперь, в связи с учениями, об отпуске не может

быть и речи. Но он давно ждал этого часа. Чтобы быть хорошим солдатом, мало одного желания. Народная армия не тепленькое местечко для слабаков и тихонь. «У нас нужно держать ухо востро», — говорил капитан из военкомата, но машинист-строитель Андреас Юнгман был еще не уверен в себе. «Если что-либо делать, то или все, или ничего», — думал он во время беседы с капитаном. Так же он думал и сегодня. На стройке никто не мог обогнать его в работе. Там он был личностью и мог себя показать. И он хочет, чтобы это сохранилось и тогда, когда он будет на сверхсрочной службе. Каждый день в каждом своем поступке унтер-офицер должен быть примером. Иным его просто невозможно представить. Он же еще плохо знает себя, и ему нужна проверка, проверка на прочность. «На максимальную нагрузку», — как говорил им в первые дни по прибытии в казарму лейтенант Винтер.

Он ждал эти учения. Но, к сожалению, тревога была объявлена как раз в те часы, когда он с нетерпением ожидал разрешения на отпуск. А может быть, все это и относится к той самой проверке на твердость?

Вероятно, позже станут обычными и полуночный поцелуй в новогоднюю ночь по телефону, и маневры, которые неожиданно начнутся именно тогда, когда они наконец получат место в палаточном городке на Балтике. «Если Дорис согласится и пойдет мне навстречу, тогда я, мне кажется, выдержу все испытания… Я знаю это. Я совершенно уверен», — думал Андреас.

Внезапно шум мотора и лязг гусениц смолкли. Колонна остановилась на обочине дороги. Впереди было препятствие. Мост, по которому она должна была продолжать движение, по вводной посредника оказался «разрушенным „противником“». Разведывательная машина нашла пути объезда и связалась по радио со штабом батальона.

— А как у нас обстоит дело с завтраком? — спросил озабоченно Михаэль Кошенц. — Никто не обратил внимания, едет с нами полевая кухня?

— Наверно, получим сухой паек, — предположил Андреас.

— Этот всегда думает только о жратве, — заметил Эгон Шорнбергер. — Все будет как в боевой обстановке.

Йохен Никель, который сидел за абитуриентом, испуганно вздрогнул:

— Не болтай попусту, приятель!

Эгон Шорнбергер захихикал и тихо запел:

— «И может быть, ты завтра будешь хладный труп…»

— Прекрати! — рассерженно бросил Бруно Преллер.

— Что, не нравится? — вновь хихикнул Шорнбергер. Он почувствовал, что его слова волнуют товарищей, и продолжал в том же духе: — Каждый должен быть готов в любое время пожертвовать жизнью… Присяга. Сказано совершенно ясно. Пожертвовать жизнью — легко сказать. Особенно для людей, которые не привыкли думать.

Андреас Юнгман толкнул его в бок.

— Но ты же принимал это всерьез, когда давал присягу?

— А как же? Ясно!

— Видишь ли… Мы тоже.

С полминуты в тесной стальной коробке

царило молчание. Затем в разговор осторожно включился Никель.

— Мне кажется, все будет по-иному, — заметил он.

— Что? — спросил Хейнц Кернер, который до этого только прислушивался к разговору.

— Я думаю, если будет что-то серьезное… — Йохен Никель сделал маленькую паузу, как будто хотел перевести дыхание, прежде чем произнести горькое слово «война».

— Наша служба есть гарантия мира, — промолвил задумчиво Андреас. — А войну, если не сможем ее предотвратить, мы должны выиграть.

— Но не обязательно без завтрака, — проворчал Михаэль Кошенц.

Он не мог понять, почему друзья только посмеивались над его жалобами. Но прежде чем он собрался спросить об этом, вновь зарычали моторы. Бронетранспортер рванулся вперед. Батальон на повышенной скорости продолжал марш.

На крыше чирикали воробьи. Утреннее солнце пробивалось сквозь задернутые гардины. Было начало шестого, а Дорис Юнгман уже проснулась. Она всю ночь не могла заснуть как следует, сквозь дремоту слышала все шорохи. Несколько раз подходила к окну, так как ей казалось, что хлопнула калитка. Она понимала, что Андреас едва ли сможет приехать так быстро, среди ночи — телеграмма может дойти только через шесть часов. И тем не менее каждый раз была разочарована. Чувства у нее не увязывались с логикой. После утреннего туалета она подошла к длинному зеркалу, укрепленному на дверце гардероба, и посмотрела на свою фигуру, с удовлетворением отметив, что беременность еще не заметна. Тем не менее она состроила гримасу и отвернулась.

На шкафу лежал маленький красный чемодан. Она сняла его и начала упаковывать вещи. Ночная сорочка, два полотенца, различная мелочь, необходимая для того, чтобы пробыть несколько дней среди чужих людей. На книжной полке она начала искать что-нибудь почитать и вдруг заметила отца, тихо стоявшего у двери ее комнаты.

— Что ты делаешь, Дорис? — еле слышно спросил он. Редкие волосы обрамляли его загорелую лысину. Из левого рукава пижамы торчал красновато-синий обрубок. — Ты что, собралась уезжать?

— Да, в больницу, — спокойно ответила Дорис. Она не смотрела на него, нервно перебирая вещи в чемоданчике.

— В больницу? — переспросил отец.

— В больницу, — повторила она упрямо.

— Не смей, Дорис! До каких пор ты будешь продолжать эту игру? Ты знаешь, чем это кончится? Слезами и вечными внутренними терзаниями.

— Пожалуйста, не вмешивайся в мои дела.

— Нет, я буду вмешиваться! Что ж мне, спокойно наблюдать, как ты губишь свою жизнь?

— Я взрослый, самостоятельный человек.

— Прекрати! Взрослые такого не делают.

Дорис растерянно посмотрела на отца. Она не знала, как реагировать на его слова. Он рассердил ее и в то же время смутил.

— Извини! — Отец подошел к ней и крепко взял за плечи. Она не могла избежать его взгляда. — Может быть, мне не следовало тебе это говорить. Но у нас только один ребенок. Твоя мать и я, мы хотели бы когда-нибудь нянчить внуков. Сейчас ты, очевидно, этого не понимаешь, но позже… Кто не увидел, как растут внуки, тот, считай, и не жил.