Провинциальные душегубы
Шрифт:
С облегчением захлопнув папку с материалами расследования, Карпухин глянул в окно, где его недавняя посетительница о чем-то оживленно беседовала с Фирюзой. «Опять сплетничают» – подумал Карпухин, как вдруг Дарья Сергеевна, всплеснув руками, побежала грузными скачками в том самом направлении, куда Карпухин даже глядеть боялся; а Фирюза, зажав себе обеими руками рот, мелко затрусила в противоположную сторону.
«Здесь – не Москва, не Москва, не Москва!» – убеждал себя Карпухин, но не помогало!
Глава 9. Прощание
Вот и настал этот день, грустный и нежный одновременно день, когда
Степан Фомич не оставил на грешной земле родных по крови и закону людей – некому было кричать от горя и несправедливости, и некому было принимать соболезнования. Тело покойного привезла в городской культурный центр ритуальная служба, не заезжая на квартиру Шурыгина – там было тихо и пыльно с прошедшей субботы; а ставшие ненужными вещи и воспоминания старого учителя вряд ли дождутся нового хозяина. Грусть без боли – так провожают в последний путь хороших, но одиноких людей.
Назначенные Варенцом распорядительницами похорон Валентина Козинская и Анна Туушканова уже не раз добросовестно проверили готовность зала с гробом покойного Степана Фомича Шурыгина к наплыву горожан, но все было в порядке и ничто не мешало милым лучановским дамам поболтать и посплетничать:
– Она же ничего слышать не хочет! Вбила себе в голову – Москва и все! Да с ее-то балами вообще никуда не возьмут. А тут еще и подружка ее безголовая лезет за компанию – такая же отличница! Что они в Москве делать будут, где и на что жить? Не пущу!
– Конечно, одно дело – учиться или замуж, а так девочка одна и очень далеко! Нет, нехорошо это! А подружка ее – это Вика, дочь Петра Ивановича?
– Ну, да! Он же больной совсем, да и пьет без просыпу! А каким человеком был – первый секретарь горкома! Не зря говорят – пришла беда, отворяй ворота!
– Вот – вот. Сначала Союз помер, а потом жена. Но ничего, Вика уже совсем взрослая стала.
– Да какая она взрослая! Еще хуже моей! А еще эта сучка старая им головы задурила! Кристька мне высказала уже – она, мол, свободная и все решать сама будет! Я ей и говорю: «Это ты мужу своему заявишь, а пока я решаю!»
– Зачем ты их к Алевтине пускаешь? Ты же ее знаешь!
– А твой Антон, чего с ней в «Оноре» ходит? Вот то-то и оно! Послушают они нас, как же!
– Ты права, они скорее послушают эту старую клячу, которая сама ничего не нажила, а зятевым богатством похваляется. Они же все о миллионах грезят, да к каждому рублику уже веревочка привязана – не утащишь!
– Нет, не пущу! Раз учиться она не способна – пусть работать идет, а там, может, и замуж кто возьмет, родит и сразу поумнеет! Да и денег у меня на Москву нет, это об учебе я бы еще подумала, а так…
– Ох, Ань, держись! Девицы сейчас только телесами быстро зреют, а мозги как у младенцев остаются.
– Не поверишь – сама такая же была. Но раньше за девчонками ведь все смотрели, не только родители; а на виду и юбку длиннее оденешь и зубоскальничать со всеми парнями подряд не будешь, а сейчас – да хоть без трусов ходи, никого не удивишь! Не понимают дуры, что и защищать их никто не будет – это раньше никто не позволил бы парню не жениться на беременной девчонке, зато сейчас они все свободные по самые уши!
Стрелки больших часов в холле культурного центра неумолимо приближались к двенадцати, отсчитывая
А жизнь продолжится, как бы несправедливо и горько не было это тому, чья боль и отчаяние не позволят прийти и попрощаться со Степаном Фомичом Шурыгиным, увы, но никто в мире уже не сможет ему помочь, прости…
И вот жар и заботы летнего дня отпустили маленький городок на свободу, долги все уплачены, и можно жить дальше. После прощального обеда в школьной столовой лучановцы разбредались по своим домам и квартирам, хотя, надо сказать, что многоквартирных домов в Лучанах было немного – двор пятиэтажек недалеко от закрытого завода, двор – у мэрии, да штук шесть старых двухэтажек на Шанхае; и все это богатство было нажито еще до перестроечных времен, а планам грандиозного жилищного строительства конца восьмидесятых уже никогда не суждено сбыться. Но все, что не делается – все к лучшему, и маленький городок, как и прежде, каждую весну будет утопать в цветущей пене диких яблонь и нежной пастели сирени, а летом сладкий ягодный дух из каждого частного домовладения легко сведет на нет вековые труды французских парфюмеров.
Только красота эта трудов требует и немалых, и сразу после похорон, лучановцы поспешили, как говорят в России, на сады. Огурцами в августе уже в банках любуются; а все силы брошены на бурлящее ягодное изобилие – малину, клубнику, смородину, вишню и конечно крыжовник – зеленый, красный, коричневый, мохнатый, сладкий и кислый одновременно. Ягоды эти едят все – и стар и млад, едят с сахаром, молоком, сметаной, хлебом, варят варенья и повидла, катают компоты и соки; да еще и к вокзалу на продажу тащат большими эмалированными ведрами; будете проезжать, не пожалейте, купите это сладкое чудо. А на подходе уже алеют острые крупные ягоды родом с далекого южного континента – помидоры, тянут к земле толстые зеленые стебли мясистые разноцветные перцы; да! – и еще арбузы и дыни зреют прямо на корню под горячим и ласковым южнорусским солнышком; патиссоны, кабачки и баклажаны – всего и не перечислишь; вот и не спят лучановские хозяйки до позднего часу – все благодарят Всевышнего за богатый урожай и изредка малодушно чертыхаются – куда ж пристроить этакую прорву!
Ну а вечер лучановцы посвятят Степану Фомичу – друзья, соседи, недруги, все соберутся за одними столами и будут грустить, смеяться и шутить, даря ушедшему свои улыбки, воспоминания и искренние пожелания покоя и умиротворения его бессмертной душе – пусть земля тебе будет пухом, Степан Фомич!
В просторной беседке лучановских великанов накрытый стол тоже ждет тех, кто знал Степана Фомича – супругов Мозовскую – Купцова, Карпухина с женой Сашенькой, Козинских Анатолия и Валентину, Виктора Эдуардовича Лозу, Марибэль и гостей – Галушкина с Гонсалесом. Дарья Сергеевна звала еще Армена Арсеновича и крестницу с мужем, но они не пришли.