Провинциальные душегубы
Шрифт:
Но это все – для желудка, а душа котлетами не питается – ей Париж нужен!
«Нужен – значит, будет!» – решил по-русски немец. И сотворил он для себя и интеллектуальной элиты города воскресный французский закуток на пять столиков с музыкой знаменитых шансонье (в записи, конечно) и переносной бутылочной декорацией из дорогих французских вин. Почему только декорацией? Да потому, что Париж Парижем, а в материальном плане лучановской элите топать до французской тоже элиты как до Луны. А может и еще дальше! Правда одна ну очень-очень несознательная личность эгоистично и настойчиво добивалась полной аутентичности копии с оригиналом, но после нескольких кратковременных карантинов вынуждена была согласиться с доводами Андрея Генриховича
На воскресный французский огонек собирались самые разные люди. Например, Юлия Владимировна Мозовская – руководитель муниципального культурного центра (бывшего заводского дома культуры), она приехала в Лучаны еще в начале восьмидесятых организовывать народный театр в компании с профессиональными актерами Валерианом Купцовым и Николаем Птушко; но советская власть сгинула, не оставив после себя других спонсоров местной театральной культуры. Вот Юлии Владимировне и пришлось в свободное от административной работы и семейных обязанностей время сосредоточиться на детской театральной студии в своем центре. Ставший ее мужем Валериан Купцов подался в свободную журналистику и уже более двадцати лет отчаянно и где только можно (и нельзя) рыскал в поисках средств на еженедельное издание своего детища – газеты «Лучановский вестник». Но третий из прибывших театралов, Николай Птушко, наотрез отказался предать идеалы своей мятежной молодости и зарабатывать себе на хлеб более прозаичным, чем актерское ремесло, способом – правильно, он запил и пьет до сих пор, бескомпромиссно борясь за свое право на труд и мечту; а поэтому его бывшим подельникам, Ю. В. Мозовской и В. П. Купцову, деятельно раскаивавшимся в своем отступничестве и предательстве, пришлось усыновить этого трудного подростка – ведь надо же ему что-то есть и где-то жить!
Еще один французский воздыхатель – Армен Арсенович Агабебян – шестидесятилетний армянин, коллега убиенного накануне Степана Фомича Шурыгина по добросовестному и многолетнему учительскому труду в лучановской средней школе номер два. Правда последний месяц они жестко бойкотировали друг друга, но неразрешимые разногласия на исторической почве бывшего географа и бывшего математика не мешали им продолжать совместно трудиться в лучановском отделении Демократической партии, созданном ими еще в девяносто втором году. И хотя на почве этого бойкота Степан Фомич и Армен Арсенович не разговаривали друг с другом, работать вместе они продолжали (тем более других партийных членов в Лучанах уже лет восемь как не было), но продолжали молча.
Ну и наконец, самая выдающаяся личность местной элиты – в смысле дальше выдаваться уже некуда – грань абсурда, пошлости и комизма может и не выдержать столь яркого создания как Алевтина Ивановна Слепых; о ней мы знаем уже многое, и узнаем еще больше!
Да, не забыть бы еще про свиту этой шестидесятилетней Эль! Ну, во-первых, известная уже нам парочка заговорщиков – Антон Козинский и Астра Радулова, и хотя они сейчас уже морщатся и отодвигаются подальше от своей патронессы, но появились они в «ОНОРЕ» именно как ее свита; а во-вторых, недавнее приобретение Алевтины Ивановны – две юные восемнадцатилетние фрейлины Вика Лобова и Кристина Туушканова; о них можно сказать пока только одно – если бы они также усердно учились в общеобразовательной школе, как у Алевтины Ивановны, то возможно Степан Фомич Шурыгин был бы еще жив, и много чего плохого не произошло бы в Лучанах.
Что касается других посетителей, французов как их называли в городе, то они в основном играли роль массовки и часто менялись ввиду их непритязательности на высокий романский стиль и общегородского безденежья после закрытия завода.
Веселый смех, остроумный разговор и общее дружелюбие красивых и культурных личностей
Поначалу, в этот вечер последнего июльского воскресенья, в «ОНОРЕ» было непривычно тихо и грустно. Молодые представители лучановской богемы отсутствовали, а старая гвардия была вежлива и предупредительна, мадам Мозовская, не удержавшись, даже всхлипнула о незабвенном Степане Фомиче Шурыгине; правда Армен Арсенович ядовито сморщился, услышав про «милого друга», но промолчал, спрятавшись за седыми кустистыми бровями.
Тишина и грусть покинули прекрасный уголок Франции, как только ее почитатели стали по предложению господина Купцова сочинять некролог в «Лучановский вестник» от имени друзей покойного.
– Что за бред! Вы еще ему крылышки приляпайте. Прям ангелочек-старичок среди нас жил и мучился!
– Ваш цинизм, Армен Арсенович, вас и погубит! Мы все с уважением относились к покойному, он был выдающимся лучановцем!
– Юлия Владимировна! Да вы же его обслюнявили всего, а еще неделю назад старой сволочью величали! Что, впрочем, не лишено…
– На что это вы тут намекаете?! Просто моя жена – работник культуры и выражается соответственно!
– А вам, Купцов, не газету выпускать надо, а леденцы делать – также сладко, но дешево!
– Да вы…, вы его ненавидили! Он был выше вас, добрее!
– Ну, где уж мне! А вот вас он своей добротой-то уел в прошлую пятницу! Как там в его пьесе французская болонка подписывалась – «…всегда к вашим услугам…»? А кобель ее, что давился, но грыз порченую колбасу, чтобы не обидеть хозяина?!
– Это не пьеса, это пасквиль! Я всегда доверяю людям! И Шурыгину я доверяла, иначе этих чтений его идиотской пьесы в моем центре не было бы!
– Да нет, Юль, эту пьесу поставить можно, все же прямо по Станиславскому будет – вам с Купцом и вживаться в роли особо не надо, ну а я того бобика сыграю, что вместо хозяина друга себе ищет – тырит мужикам водку и все ждет кто же с ним поделится! Тем более слов у бобика нет совсем, только рожи страдающие корчи и все!
– Да ты хоть помолчи, Птушко! Ты же никого трезвого и сыграть-то не сможешь – не то, что побыть им!
– А я никого не трогаю, не ворую, не жульничаю – да, пью! Но лучше пить, чем жирной харей обрастать!
– Тьфу! Да достал ты своей харей! Нам что всем также как и тебе никого не трогать и не жульничать?!
– Господа это ужасно! У меня нет сил, чтобы жить дальше! Бедный, бедный Степан Фомич!
Алевтина Ивановна, одетая в черные одежды и траурный макияж, ритмично мерцающая серебристыми белками подведенных глаз, пошатываясь, уселась за передний столик «ОНОРЕ», задвинув бывших актеров и старого армянина на задний план. Готовая вывалить на зрителей всю мировую скорбь и мировое отчаяние она мастерски выдержала паузу перед загипнотизированными зрителями и, набрав шумно воздуха, сказала: «Я…».
Но продолжил уже Николай Птушко. С диким восторгом таращась на живого призрака, эта жертва перестройки, рыночной экономики и всего того, что происходило в России с девяностых годов прошлого века, тыча пальцем, радостно завопила: «Точно! Помните, шурыгинская собачонка Элька вдруг решила писаться только на рододендроны, но их не было, и Элька терпела изо всех собачьих сил, пока не околела от разрыва мочевого пузыря!»
– Ах ты пьянь несчастная! Мозги у тебя водкой заплыли! Да это твой пузырь скоро лопнет! А не лопнет – я его продырявлю!