Провинциальные душегубы
Шрифт:
А еще он понял, что самый главный приз он уже получил много лет назад в ту летнюю июльскую ночь, когда семнадцатилетним мальчишкой ползал на коленях и клялся всем, что у него было и что будет, чтобы только вымолить капельку надежды у худенькой зареванной девчушки. Надежду на то, что она согласиться жить и попробует поверить и попробует полюбить; даже этой каплей он был сыт и пьян до того самого дня, когда тоже в июле забирал жену из роддома с их второй дочерью Анной, и она впервые не отвела глаз на его немой вопрос: «Любишь?».
«А как же Марибэль?» – спросите вы. Да никак, совсем-совсем никак, да
Лысая как яйцо голова технического директора стала равномерно окрашиваться в свекольный цвет:
– Ты долго торчать тут собрался?! Последние мозги деньгами заплыли?!
– Да слышал я про Воркуту! Ну и кого он сегодня трезвит?
– Вот сам и спрашивай этого раздолбая! А мне надо, чтобы третий станок работал! Мужики сюда покурить пришли что ли?! Им зарабатывать надо!
– Ладно, все сделаю.
Сергей Воркута был лучшим наладчиком токарных станков на криолитовом заводе, руки у него были золотыми, а голова – переполнена странными и абсолютно невыполнимыми идеями, хотя с головой так было не всегда. Еще шесть лет назад Воркута был обычным лучановским мужиком – работал наладчиком на заводе в том самом инструментальном цехе, имел жену и двоих детей-погодков – сына Никиту и дочь Светлану, дом, отделанный собственными руками как яичко ну и, как положено, крепко выпивал по выходным и иногда по рабочим дням.
В рабочий день с ним и случилась та странная история – Воркуту с двумя товарищами по хмельному застолью, состоявшемуся накануне, поймали утром на проходной завода и предложили на выбор – закодироваться от пьянства или уволиться по статье, ну понятно, что выбора у бедолаг не было. Процедуру оплачивал завод, и, поскольку, из троих кодироваться явился только Воркута, психиатр не стал мелочиться и отработал на совесть – за тройной гонорар, и Воркута стал трезвенником, только очень злым трезвенником; почему-то он вздумал, что пить должны бросить все, а не только он. А так как радостей в жизни у него после кодирования стало гораздо меньше, то он решил посвятить ее (эту жизнь) решительной борьбе с зеленым змием.
Бороться Воркута начал с собственной семьи, уничтожив тещин самогонный аппарат, затем он прошелся по соседям и у всех, у кого мог, сотворил то же самое, невзирая на их обиженные вопли и полновесные тумаки; но дальше дело застопорилось – в дома его уже не пускали, и Воркута переключился на розничную продажу алкоголя, когда и был пойман участковым Карпухиным за уничтожением витрины уличного киоска подручными средствами – камнями и палками. Отработав все лето на возмещение ущерба, Воркута внял весьма красноречивым и очень громким доводам жены и тещи и решил переключиться на активную агитацию трезвого образа жизни в Лучанах. Но и тут не все пошло гладко – лучановцы категорически отказывались поддерживать его пикеты за здоровый образ жизни, выбрасывали его листовки с картинками уродцев-алкоголиков и даже не пускали на свои застолья, обидно заявляя, что трезвому дураку там нет места.
Конечно, было трудно, но русские не сдаются! Борьба Воркуты с зеленым змием перешла на новый уровень – он переключился на лучановских чиновников и руководителей всех рангов, а поскольку считал их ответственными за массовое спаивание горожан, то жестко требовал от них не только полной трезвости, но и отказа
Что было делать Ивану Кузьмичу? Да, он дал волю своему сквернословию, но Воркута выстоял, а его борьба с алкоголизацией местного руководства стала еще беспощадней – он просыпался ежедневно в пять утра, чтобы до работы успеть побывать по намеченным адресам и, как он выражался, протрезвить руководство и настроить на здоровый день; причем, если ему не открывали двери, то он вызывал скорую помощь и милицию, хотя, никуда не жаловался на полученные побои. Полысевший Иван Кузьмич, конечно, был настоящим хохлом, но совсем не дураком, и поэтому, смирив свое упрямство и гордыню, он решил сжульничать и купить себе свободу у Воркуты дешевле, чем тот запрашивал – он бросил курить. Эта первая и пока единственная победа всегда поддерживала и поддерживает Сергея Воркуту в продолжающейся нелегкой борьбе за здоровые тела и души лучановцев.
Михаил Окулов с интересом смотрел на приближающегося Воркуту – вокруг левого глаза Сергея цвел всеми цветами радуги знатный синяк:
– Ты ведь не сегодня отхватил?
– Да сдурели все с этим праздником, нажрались как свиньи, и чего твоя Алина там потеряла?
– Когда, где?! Воркута! Стой и отвечай где и когда ты видел Алину, и откуда твой фингал?!
– Да ночью после праздника – вижу – за Лениным стоит и молчит. Я думал, ее обидел кто, ну а дальше не помню – так врезали! А я всегда говорил – алкоголь тот же наркотик!
– А может ты перепутал и видел ее в воскресенье?
– Да нет! В воскресенье я даже на двор выйти не мог – так голова гудела!
– Она у тебя всегда гудит! Алина дома была и никуда не ходила!
– Ну не ходила, так не ходила, не психуй! Слушай, я по телевизору хочу выступить – показать, что алкоголь с человеком делает, только деньги нужны.
– Как покажешь? Сам напьешься что ли?
– Да нет! Я их фото на празднике показать хочу – это безобразие пьяное, я же всю ночь площадь щелкал!
– Ты фотографировал всех, кто ночью в субботу был на Ленина?
– Ну да! Хочу носом их ткнуть прямо в их пьяные морды! Поможешь?
– Посмотрим! А фото покажешь?
– Конечно! Только я на работе, Яцко меня, наверное, уже обложил по самую макушку.
– Ладно! Посмотрю твои художества – тогда и решим.
Лучаны привычно и слаженно включались в трудовой ритм рабочей недели – шуршали офисные компьютеры, начинались оперативки у коммунальщиков, последние оставшиеся в городе заводики (молочный и хлебный) рассыпались грузовичками со свежей продукцией по местным магазинчикам и детским садикам; а коренная лучановка Фирюза Абакумова уже шустро драила полы и весело покрикивала на обычно редких летних посетителей громадной городской поликлиники, возведенной все тем же кровавым сталинско-брежневским режимом согласно каким-то наполеоновским планам по росту местного населения, его культурного и материального жизненных уровней.