Провокатор
Шрифт:
– Дыню помню, - сказала она в задумчивости.
– А вот Величко?..
– А ты знаешь, у меня здесь, - он ударил кулаком себя по груди, точно я три фунта этой селедки... сразу... Хочется блевать... и блевать. Блевать! Блевать!
– Прекрати, родной! Что с тобой?
– забеспокоилась.
– Зиночка, ты хочешь, у нас будет два авто?
– Два?
– удивилась.
– А зачем?
– Я тоже думаю: зачем?
– усмехнулся М., осмотрелся.
– Зачем все это?.. Перед кем я кривляюсь точно мартышка?.. На моих плечах одежды эпох...
– И закричал в пустоту: - Да, я шут! Шут!!! Но шуты никогда не продают свой колпак!
– Боже мой! Это я виновата!
– воскликнула актриса.
– Я нашла эту ужасную пьесу.
– И зарыдала.
Он испугался:
– Не надо, Зиночка, не плачь. Прошу тебя.
– Прости меня, прости, - говорила она.
– Я больше не буду. Почему все так получается?.. Я хочу тебя спасти от голода, а тебя травят селедкой! Тебе предлагают остаться там, а я тебя отговариваю... Сейчас я хочу тебя спасти, тебе же плохо-о-о!
– Зина!
– Прости-прости!
– Пыталась целовать его руки.
– Ты что, глупенькая?
– Он целовал ее глаза.
– Когда человек рождается, все вокруг против него... Не плачь. Все будет хорошо. Мы же родились, чтобы быть счастливыми?.. Счастливыми-счастливыми...
– И предложил: - Давай уедем на дачу?
– Нет-нет, у меня роли!
– запротестовала.
– И потом, там мыши...
– Тогда я уеду один. И напишу тебе удивительное письмо, - укачивал ее на руках.
– Здравствуй, мой милый друг и товарищ!
– Здравствуй, товарищ!
– Так вот, любимая. Приехал я в Горенки тринадцатого, глянул на березки и ахнул... Смотрю, эти листья рассыпаны по воздуху, они застыли, как будто замерзли... Застывшие, они чего-то ждут. Как их подстерегли! Секунды их последней жизни я считал, как пульс умирающего. Застану ли я их в живых, когда снова буду в Горенках через день, через час? Когда я смотрел тринадцатого на сказочный мир золотой осени, на все эти чудеса, я мысленно лепетал: "Зина, Зиночка, смотри на эти чудеса и не покидай меня, тебя любящего, тебя - жену, сестру, маму, друга, возлюбленную, золотую, как эта природа, творящая чудеса!.. Зина, не покидай меня! Нет на свете ничего страшней одиночества!"
– Я тебя никогда... Никогда, ты слышишь?
– И погладила по щеке.
– Ты плачешь?.. Не надо. Ты же сильный. Ты же у меня... Боже мой, какой ты седой! Седой ворон... мудрый, старый ворон...
– А ты знаешь, родная, сколько они живут, вор-р-роны?
– Он поднялся на ноги.
– Они живут триста лет. Так что я всех переживу... И увижу... Лет так через пятьдесят...
– Пятьдесят?
– Ну, через шестьдесят! Я увижу...
– Смотрел перед собой.
– Я увижу красивых, вольных людей... Или ошибаюсь? Или я увижу рабов?! Мы - не рабы, рабы - не мы?
– Заорал: - Я не хочу, чтобы меня через пятьдесят, сто пятьдесят не помнили!.. Я хочу, чтобы нас помнили! Помнили!.. Все сюда! Ко мне! Скорее!!!
Как нужно относиться к своему приятелю, если вдруг обнаруживаешь, что он занимается доносительством? А никак. Почему? Потому, что у каждого гражданина нашей великой страны есть свои увлечения, те или иные наклонности, наконец, слабости. И поэтому каждый имеет полное право заниматься любимым делом, и если это дело связано с фискальством, то ради Бога... Тем паче в стране функционирует мобильный многомиллионный штат осведомителей. Так что лучше стучать первым, чем дождаться стука в дверь. Впрочем, у всех звонки, но это не меняет сути.
Итак, сексот Цава позвонил нам, и мы открыли ему дверь. Доверчивой О. Александровой был вручен букет цветов. Мою жену Вава боялся. Однажды он ее разгневал, и она, женщина простая, использовала помойное ведро не по прямому назначению. После этого случая мой друг всегда интересовался: дома ли О. или ее нет? И я его хорошо понимал. И поэтому не удивился цветам. Удивилась О. Александрова, которую подобными сюрпризами я не баловал. Потом мы сели пить чай, и моя жена нарезала колесиками колбасу. У колбасы был запах привокзального туалета.
первые три года в городе бабка Кулешова жила как в сказке: Петр работал на мясокомбинате,
Однако вскоре случилась беда: ушел Петр утром на работу, а вечером не вернулся, и другим вечером тоже не вернулся. Забеспокоилась бабка и на третий день пошла на место его трудовой деятельности. На комбинате ей удивились: а мы думали, Петр Петрович прихворнул дома? Кинулись искать Петра Петровича, нормировщика спеццеха. Нигде нет. И что странно: на комбинат он пришел, а выйти - не вышел. Но бабке руководство сказало, мол, ушел после рабочего напряженного дня, не волнуйтесь, мамаша, поставим в известность соответствующие органы.
Когда бабка покинула пределы хозяйства по переработке мясной твари, директор приказал остановить производство; директор уловил загадочную закономерность: как только человек, гражданин отечества, начинал тесно сотрудничать с администрацией, то раньше или позже обязательно оказывался в рубительном отделении.
– Надо остановить производство, - задумчиво сказал директор.
– А как же план?
– на это отвечал зам по производству.
– С нас же будут спрашивать?
– Эх, план-план!
– вздохнул директор.
– Мало мы думаем о рабочем, блядь, человеке, не расширяем реальных возможностей для применения гражданами своих творческих, блядь, сил, способностей и дарований для всестороннего развития, блядь, личности...
Актеры Первого революционного театра толпились на сцене. М. кричал им, срывая голос:
– Все, мои родные! Спектакль не пускаем!.. Все это мер-р-ртвор-р-рожденное!.. Все свободны!..
– Не надо так, - пыталась говорить Зинаида.
– Надо, надо!
– бесился М.
– Я сказал: все свободны! Или вы не понимаете? Не понимаете?
– Выхватил из рук рабочего сцены топор.
– Сейчас поймете!
– Рубит бутафорный сад.
– Вот мой выбор! Вот мое слово! Что, не нравится?! Это не настоящее дерево!.. Это фанера!..
– Толкнул выгородку, она, падая, взрывается гулом, землетрясением, столбом пыли; и все тут же приходит в хаотичное движение - сцена пустеет. Остается только Сигизмунд, он стоит недвижно и мертво.
– Ты слышишь, старый черт?! Упади - начни сначала. Мы начнем все сначала, сначала!
– Тормошит дирижера.
– Здесь будет свободная площадка. Ты понимаешь, свободная!
– И тем, кто утаскивает бюст: - Нетрудно доказать, что правда - голая! А вы разденьте ложь!.. Ты понимаешь, Сигизмунд? Что происходит? А происходит...
– Остановился.
– Что с тобой?
– Дергает друга за руки, за плечи, ведет в канкане.
– Давай-давай, товарищ... Мы живем... Вспомни своих - Якова, Марка, Мануила, Яся... и кто там еще... Януся?.. Пока они будут жить, будем жить и мы. Мы с тобой бессмертны! Нас всех нельзя убить!.. Раз-два! Раз-два!
– И танцуют в тишине. Дирижер механически передвигает ноги, подпрыгивает, как кукла. Разве львы могут склонять головы, Сигизмунд?.. Веселее-веселее!.. Что ты говоришь?.. Мы - не львы? А кто же мы?.. Ну же, еще-еще! Выше ножку! Танцуют, бешенствуя.
– Правильно, родной! Мы - люди! А разве люди могут сами склонять головы? Выше голову! Еще выше!!!