Проза и публицистика

Федоров-Омулевский Иннокентий Васильевич

Подбежал тем временем и Зауэр.

– Э-э! – покачал он головой.– Нехорошо... Да, да!.. воды нужно... больше!

Но вода на этот раз не оказывала своего спасительного действия. Выслушав внимательно слабый пульс Белозеровой и проверив его по секундной стрелке, Лев Николаевич заявил, что больную нужно немедленно донести на руках домой, так как малейшее сотрясение от экипажа может оказаться для нее крайне вредным.

– Я думаю, что лучше ее осторожно довезти. Это будет скорее,– возразил Терентьев.

– Есть случаи, в которых только врачу принадлежит право решающего голоса! – сказал Матов до того резко, что даже Август Карлович посмотрел на него во все глаза.– Я, со своей стороны,

повторяю, что малейшая проволочка здесь может стоить ей очень дорого. Любезный товарищ! Вы, конечно, сочтете долгом помочь мне? – обратился он почти повелительно к Зауэру.

– Да! Это должно...– ответил тот несколько сквозь зубы.

Они все трое осторожно подняли Евгению Александровну на руки и, пройдя по указанию Терентьева несколько шагов вдоль берега, благополучно поднялись на него по отлогой тропинке. У самого моста, где эта печальная процессия на минуту остановилась, Петр Лаврентьевич взял за повод своего иноходца и кое-как привязал его левой рукой к перилам, так как вести за собой лошадь Матов настойчиво отговаривал управляющего.

– Ведь это просто сумасшествие, доктор! – тихо объяснял последний Льву Николаевичу, тревожно поглядывая всю дорогу на лицо своей невеселой ноши.– Приказать запрячь себе молоденького жеребенка, которого, помилуйте, только третьего дня еще во второй раз объезжали... А ей это нравится, чтоб лошадь шалила да брыкалась; на смирной, поверьте, она и трех шагов не проедет. Хорошо еще, что бревно-то попалось гнилое, а то ведь бог знает что могло случиться...

Терентьев, как и все вообще люди в первую минуту неожиданного несчастия, стал заметно сообщительнее теперь.

– Нельзя пока предсказать, чем и это кончится...– глухо и как-то неестественно-бесстрастно проговорил Матов.

– Да ведь, полагаю, большой опасности нет же?..– сильно оробел управляющий.

– Трудно сказать...– прежним, далеко не утешительным тоном повторил Лев Николаевич.

Они замолчали и, будто по уговору, прибавили шагу. Но вот и дом Белозеровой. Петр Лаврентьевич, шедший впереди, осторожно толкнул ногой калитку, и она почти без шума отворилась. С неизъяснимым волнением переступил Матов порог этого заветного убежища и был заметно удивлен, если не очарован, той обстановкой, среди которой очутился теперь. В самом деле, угрюмый частокол не обещал ничего подобного: перед глазами доктора сразу запестрели здесь и там желтые дорожки, кустарники, деревья, пышные клумбы цветов, и его так и обдало ароматом их. Нижний этаж дома буквально весь прятался в зелени, и трудно было бы сказать, откуда к нему подъезжают, если б направо сейчас же от ворот не тянулась широкая аллея в глубь остальной, глухо заросшей части сада. Все здесь носило на себе какой-то особый поэтический отпечаток, даже господские службы, мелькавшие кой-где из-за дерев, скорее походили, по крайней мере, издали, на прихотливые миниатюрные дачи, чем на обыкновенные помещичьи постройки. Но опытный глаз садовника напрасно искал бы симметрии в этом царстве зелени: тут не было ничего подстриженного, не было ни к чему приложено раз навсегда принятой мерки; напротив, весь сад представлял из себя какой-то милый беспорядок, напоминая изящный письменный стол, по которому в отсутствие настоящего хозяина, не стесняясь, прошлась шаловливая рука близкой ему женщины.

Таково, по крайней мере, было первое впечатление, произведенное на Матова общей картиной местности, пока его спутники безучастно шагали вперед.

– Она, кажется, простонала... или это мне послышалось? – вдруг обернулся к нему Терентьев.

Лев Николаевич отрицательно покачал головой и почувствовал, как мгновенно исчезла для него вся прелесть окружающей обстановки от слов управляющего.

"Да,–

подумал он, тяжело вздохнув,– это все мертво без нее..."

Между тем навстречу печальной процессии опрометью выбежала из дому молоденькая девушка в утреннем беспорядке костюма.

– Господи! Что это... что это сделалось с Евгенией Александровной!!! – громко вскрикнула она, всплеснув руками.

– Не пугайтесь и не шумите, Катерина,– сказал Петр Лаврентьевич,– она ушиблась, и ей нужен покой. Приготовьте, пожалуйста, скорее постель... внизу.

– Нельзя ли положить больную где-нибудь здесь, на открытом воздухе, пока я съезжу домой за пособием? – вмешался Матов.– Это немного освежит ее до тех пор.

Катерина остановилась в недоумении, не зная, кого слушать.

– Да вот тут, на диване, ей будет очень удобно; не мешало бы только кожаную подушку под голову...– предложил Лев Николаевич, вступая вместе с другими на широкую террасу нижнего этажа, которая в виде крыльца спускалась к земле несколькими ступеньками и через готическую стеклянную дверь вела во внутренние покои.– Так на диван, господа! – порешил он безапелляционно.

Катерина тотчас же принесла требуемую подушку, и Белозерову осторожно уложили на диван.

– Теперь я возьму с моста ваш шарабан, заеду домой и мигом вернусь,– обратился Лев Николаевич к управляющему.

Терентьев и Зауэр как-то странно переглянулись.

– Зачем же вам беспокоиться,– заметил Петр Лаврентьевич.– Здесь уже есть врач...

– Дело не в беспокойстве,– резко сказал Матов.– В серьезном случае не мешает иметь и двух.

– О, я хорошо знаю натуру фрейлейн! – досадливо воскликнул Зауэр.

– Но, может быть, вы недостаточно оценили предстоящую ей опасность? – еще раз возразил ему Лев Николаевич.– Хотя и невозможно пока еще определить, в какой степени, но у нее, очевидно, сотрясение мозга. Я психиатр и потому, в качестве специалиста, думаю, что имею право и даже обязан предложить здесь свои услуги. Если вы думаете иначе и беретесь привести больную немедленно в чувство, что необходимо для ее спасения, я готов уступить вам. Беретесь? Дайте честное слово врача?

Матов с такой энергией предложил этот вопрос Зауэру, что тот невольно попятился и промолчал.

"Какой горячий темперамент у этот черноглазый медик!" – подумал он только, должно быть, в свое назидание.

Лев Николаевич вопросительно взглянул на Терентьева.

– Да... ради бога... да поскорее! – отозвался последний.

– А вы все-таки примите свои меры,– уже на ходу посоветовал Матов Зауэру, нарочно обернувшись к нему.

Но меры, принятые Августом Карловичем, не привели ни к чему. Вернувшись каким-то чудом минут через тринадцать (недаром иноходец стоял у ворот весь в пене), Лев Николаевич застал больную в прежнем положении. Он привез с собой в шкатулке целую походную аптечку и, на случай, электромагнитный прибор. Вся прислуга Белозеровой – большей частью молоденькие девушки, мужчин было не видно – собрались теперь в почтительном отдалении около своей хозяйки и выражали на лицах непритворную горесть, многие даже тихонько плакали, очевидно, боясь зарыдать громко. Матов, прежде всего, нашел нужным удалить их всех и потом уже приступил к больной.

– Ах, да! – спохватился он вдруг, вынул из кармана какие-то бумаги и подал Терентьеву.– Считаю долгом удостоверить вас в моем звании.

Петр Лаврентьевич торопливо отстранил их рукой.

– Что вы это!..– покраснел он.

Много стоило труда Льву Николаевичу привести больную в сознание; раза два он даже сомнительно покачал головой, но, наконец, старания его увенчались кое-каким успехом: Белозерова вздрогнула и сделала слабое движение рукой по направлению к затылку.