Проза и публицистика
Шрифт:
– Я имею удовольствие говорить с г. управляющим здешнего завода?
– Именно.
– Петр Лаврентьевич Терентьев?
– Так точно.
– Доктор Матов,– с вежливым поклоном отрекомендовался Лев Николаевич.
– Очень приятно...– протянул ему руку Терентьев; потом, слегка наклонив голову, он прибавил: – К вашим услугам.
– У меня имеется покорнейшая просьба к вам... Одна из них неважна и не к спеху, а другая... я бы желал переговорить о ней с вами с глазу на глаз,– заявил доктор.
– Пожалуйте за мной, только не можете ли вы обождать хоть минут десять, пока я сочту рабочих? – спросил управляющий,
– Даже полчаса и больше, настолько я не спешу,– сказал, идя за ним, Матов.
– Сделайте одолжение, присядьте пока вот хоть здесь на диван,– предложил ему Терентьев, останавливаясь на маленькой, открытой в сад террасе, которая вела прямо на переднее крыльцо, откуда они вошли в нее.– Курите? Прикажете папирос?
– Благодарю вас, у меня есть с собой сигары и спички,– отозвался Лев Николаевич.
Управляющий молча поспешил на крыльцо, где рабочие, расположившись теперь уже на его ступеньках, вполголоса, но горячо спорили между собой о чем-то. Матов закурил сигару и с любопытством стал рассматривать издали плотную фигуру своего нового знакомого. Фигура эта действительно была интересна во многих отношениях, но прежде всего бросилась в глаза несомненными признаками цветущего здоровья и физической силы. Тем не менее последнее качество не настолько преобладало у Терентьева, чтобы наносить ущерб его нравственной стороне; об этом ясно свидетельствовали и добродушные глаза с замечательно умным взглядом, и приветливая, несколько сдержанная улыбка, и, вообще, все выражение открытой физиономии молодого человека. Смотря на нее и на мускулистые сильные руки, которыми он теперь энергически жестикулировал, как-то невольно приходило в голову, что руки эти легко поднимутся на защиту обиженного, но не пошевелят и пальцем, чтоб нанести кому-нибудь незаслуженную обиду. К Петру Лаврентьевичу очень шла его русая, с рыжеватым оттенком, клинообразная бородка, отпущенная по одной линии с усами, между тем как тщательно выбритые бакенбарды приятно выставляли на вид молочно-румяные щеки. По обращению Терентьева с рабочими можно было бы почти безошибочно заключить, что он или сам вышел из народа, или, по крайней мере, стоял к нему когда-нибудь в самых близких отношениях, если бы этому столь же очевидно не противоречила безупречная, вполне европейская развязность движений молодого человека. На вид ему лет тридцать или около того, но не больше.
"Ужасно он напоминает манерами американца",– подумал Матов, которому чрезвычайно удобно было наблюдать за ним со своего открытого поста.
– Чудаки вы, братцы! – доносился между тем до слуха доктора звучный баритон управляющего.– Но хотите понять собственной пользы: ведь ежели я рассчитаю вас по вашему-то, так сами же вы и потерпите убытку по рублю восьми гривен в неделю на брата. Ну-ка, Степан Гаврилович! У тебя половчее смекалка-то, раскинь ты ее хорошенько да разжуй товарищам-то, что брешут они, больше ничего. Либо столкуйтесь вы наперед промеж себя порядком да потом ужо и приходите сюда: меня вон еще гость ждет...
– Да мы те и на веру дадим,– заметил один из рабочих.
– Нет уже, брат, сам ты знаешь, до веры-то я небольшой охотник,– с улыбкой возразил ему управляющий.– Поди посчитай лучше прежде.
Заводские ребята переглянулись и, ухмыляясь, один за другим стали неохотно отступать от крыльца.
– Теперь
Доктор как будто смутился немного от этого прямого вопроса и не сразу ответил на него.
– Признаюсь... Я по правде в весьма... странном положении,– медленно проговорил он наконец, роясь в боковом кармане своего сюртука и вынимая оттуда скомканное письмо Белозеровой.– Моя просьба, вероятно, также покажется вам... очень странной, но прежде, чем высказать ее, я попросил бы вас прочесть вот эту записку...
Петр Лаврентьевич не без удивления принял письмо из рук Матова, но прочел его внимательно и совершенно спокойно, по крайней мере, доктор, пристально следивший за выражением лица управляющего, не заметил на этом лице ничего такого, что бы доказывало противное.
– Сколько я понимаю, это или вызов, или прямое согласие на него? – сказал вопросительно Терентьев, по-прежнему спокойно отрывая глаза от последней строчки письма и поднимая их на собеседника.
– Мне тоже кажется, по дело в том, что я ненадлежащим образом понят...
– Мной?
– Евгенией Александровной.
– Ах, г-жой Белозеровой! – повторил Терентьев, заметно подчеркнув последние два слова.– Чего же вы от меня желаете?
– Позвольте мне передать вам прежде всю эту нелегкую историю...– почему-то сконфузился доктор.
– Но, г. Матов,– живо перебил его управляющий,– вероятно, г-жа Белозерова не считает нелепостью того, к чему она позволила себе отнестись так серьезно, так...
– Все-таки, прежде чем делать какие бы то ни было заключения,– не дал ему договорить в свою очередь Лев Николаевич, – я попросил бы вас выслушать меня хладнокровно.
Терентьев только кивнул головой в знак согласия, но не сказал ни слова; от доктора не ускользнула, впрочем, легкая тень неудовольствия, мелькнувшая теперь на лице управляющего. Задумчиво поправив очки, Матов довольно подробно передал ему обстоятельства своей встречи с Евгенией Александровной и восстановил почти слово в слово текст известного письма к ней.
– Как видите,– сказал он, заключая этим свой рассказ,– с моей стороны не было подано никакого повода к оскорблению, если я погрешил чем-нибудь, то разве... излишней вежливостью.
– Говоря откровенно,– возразил Терентьев,– и в том, что вам угодно называть "излишней вежливостью", я усматриваю только некоторую навязчивость; что же касается вашего письма, то смысл его очевиден и, по-моему, оно понято надлежащим образом.
– Относительно письма мне не приходится спорить: я погорячился и принимаю на себя ответственность за это; но, право, если даже допустить, что я был навязчив, то все-таки поведение Евгении Александровны...
– Извините,– с прежней живостью перебил доктора управляющий,– я не вхожу в оценку ни вашего, ни ее поступка; выразив же просто свое мнение, ограничусь вопросом, чем могу служить вам?
– Согласитесь, Петр Лаврентьевич, что ведь это – пренеприятная история...– еще раз уклонился почему-то Матов от прямого объяснения.
– Так точно; но я тут при чем же? Г-жа Белозерова, конечно, вправе располагать собой, как она хочет,– последовал холодный ответ.
– Мне кажется, что при маленьком участии с вашей стороны дело это легко могло бы принять иной оборот...