Проза и публицистика
Шрифт:
– Крестьяне, пожалуй, обижаются на меня и за то еще,– с жаром говорил Терентьев,– что я не допускаю к работам подростков. Но я на это не смотрю: мальчики довольны таким распоряжением, а ведь они-то и составляют молодое поколение, выгоды которого я считаю долгом беречь гораздо больше, чем интересы взрослых. И у нас, да и за границей, мне пришлось насмотреться, как злоупотребляют подростковыми силами, и там тоже разумный экономический расчет чаще всего отодвигается на задний план, а грошовый...
Управляющий как-то странно замолк вдруг и задумался.
– А вы долго жили за границей? – спросил Матов, видимо, желавший уловить какую-то нить из его ответа.
–
– Теперь вот не поздно,– заметил убедительно доктор. Петр Лаврентьевич мельком взглянул на часы:
– Нет, не поздно,– подтвердил он, вставая.– Но мне еще придется завернуть на минутку к Зауэру, известить его, что условия вами приняты.
– Так вот что: чем вам делать завтра лишний крюк сюда, приезжайте вы лучше от Зауэра ночевать ко мне,– радушно пригласил Лев Николаевич управляющего.
– Благодарю вас, я переночую в доме Белозеровой,– ответил Терентьев.– Это тоже близко отсюда, да там же, кстати, и моя шкатулка с пистолетами.
Невозможно было произнести эти слова проще и скромнее, чем выговорил их управляющий, но они почему-то кольнули доктора в самое сердце и подняли со дна целую бурю.
– Так до завтра! – сказал он, сильно побледневши и резко переменив тон.
Управляющий посмотрел на него во все глаза.
– Что с вами, доктор?
Матов сконфузился и протянул гостю руку.
– Я неловко настроен сегодня, вот и все. Ради бога, извините меня! – глухо сорвалось у него с языка.
Над Завидовом опять стояло серенькое, как вчера же, совершенно осеннее раннее утро, морося частым и мелким, как пыль, дождиком. Лев Николаевич сидел у открытого окна, и, несмотря на то, что дождевые капли обильно падали на лицо доктора, он ни на минуту не изменил своего неподвижного положения; с первого взгляда можно было подумать даже, что Матов спит. Но сон, очевидно, был далек от него: строгие черные глаза молодого человека задумчиво смотрели в туманную даль и только изредка, как бы утомясь от излишнего напряжения, полузакрывались длинными ресницами. Лев Николаевич действительно не ложился всю ночь. Впрочем, хотя следы этой бессонницы и остались у него на лице, оно было совершенно спокойно теперь и выражало скорее твердую решимость, чем что-нибудь другое.
Немного раньше, чем за полчаса до назначенного срока, к крыльцу постоялого двора почти без малейшего шума подъехал легкий шарабан управляющего.
– О, да вы уж на ногах! Мое почтение! – крикнул Терентьев вздрогнувшему от неожиданности этого приветствия Матову.– В таком случае мне незачем и слезать, я здесь подожду. Невеселое утро, не правда ли?
– Здравствуйте. Да, не совсем веселое. Но вы зайдите лучше, а то вас промочит: мне еще одеться надо,– ответил доктор, вставая и высовываясь из окна.
– Не стоит, ведь я видите в чем,– Петр Лаврентьевич ткнул пальцем в полу своего непромокаемого плаща.
– Выкурили бы сигару... а? Впрочем, как хотите,– сказал Лев Николаевич, скрываясь за окном.
Управляющий надвинул глубже на затылок клеенчатую фуражку и стал насвистывать какой-то марш.
– Куды эвто, Петр Лаврентьевич, спозаранку-то собрался? – высунулась тем временем из форточки седая голова Балашева. – Доброго
– И вам также!
– Далече, говорю?
– Едем с вашим жильцом на охоту, да, кажется, дождь помешает,– объяснил Терентьев.
– Прояснит, кажись,– сказал Никита Петрович, оглядывая горизонт.– Только, надо полагать, много же вы с твоей тележки-то птицы настреляете...– прибавил он с добродушной иронией.
– Потому-то мы и берем ее с собой, чтобы было на чем дичь привезти,– рассмеялся управляющий.
– Разе што так.
Балашев поспешил отойти от форточки, бережно снял со стены докторский подарок и понес его на половину жильца. Оказалось, однако ж, что Льву Николаевичу никакой надобности в ружье не предстояло. Хозяину Матов коротко пояснил только, что "двустволка немного тяжела для него и потому он воспользуется легоньким карабином управляющего, к которому они наперед заедут закусить и напиться чаю". Впрочем, от зоркого глаза Никиты Петровича не ускользнула та особенная тщательность, с какой этот раз одевался его постоялец. Едва только шарабан с мнимыми охотниками отъехал от постоялого двора, старик торопливо вышел на крыльцо и долго с видимым интересом следил глазами за направлением экипажа.
– Што за мудрена притча така! – сказал он наконец вслух, оборачиваясь к сеням.– Едут в дождь на охоту, а наш-то, как на свадьбу, прибрался. На завод, говорит, сперва поедет, а сами вон в каку сторону покатили... Ну-у, притча!
И Балашов тотчас же пошел поделиться своими соображениями с дочерью, которая в эту минуту, как избалованный котенок, грациозно нежилась на полатях, вытянув оттуда в свободное пространство избы гибкие, обнаженные до самых плечей руки.
Между тем шарабан, искусно управляемый Терентьевым, сделал несколько зигзагов по задам спящего села, направился к господскому дому со стороны, противоположной той, откуда совершал к нему свои прогулки Матов. До тех пор спутники изредка перебрасывались еще немногосложными словами, но теперь, когда бойкий иноходец управляющего побежал еще бойчее, они и совсем умолкли. Доктор курил сигару и сосредоточенно вглядывался в непривычный частокол, испытывая такое же раздражающее чувство, как и в первый день своего приезда. Терентьев рассеянно смотрел куда-то вдаль и насвистывал. Переехав через мост на тот берег реки, шарабан оставил в стороне слишком памятную Льву Николаевичу тропинку и покатил прямо по отлогой, недавно сжатой пашне к соседнему пригорку, накрытому березовым лесом.
– Утром-то, кажется, разгуляется,– сказал вдруг управляющий, круто остановив лошадь и оглядывая все еще дождливое небо, на котором теперь, однако ж, кое-где появились уже слабые голубоватые просветы.– Придется нам здесь слезть, доктор, и пройти несколько шагов пешком. Э! Да у нас еще десять минут в запасе,– заключил он, взглянув на часы, и выскочил из шарабана.
Матов молча последовал его примеру. Петр Лаврентьевич осторожно провел лошадь в ближайшие кусты и привязал ее там вожжами к сучковатой березе.
– Это очень умный конь,– обратился он, между прочим, к доктору, ласково потрепав по шее своего иноходца.– Сейчас же даст знать, как только сюда явится кто-нибудь непрошеный.
Молодые люди оставили шарабан и пошли дальше. Дождик тем временем почти совсем перестал, и только с темно-зеленой листвы деревьев их обдавало иногда крупными каплями. Терентьев шел впереди, неся под мышкой шкатулку красного дерева с пистолетами. Матов неприязненно посматривал на нее сзади. Пройдя шагов шестьдесят, путники поднялись на довольно возвышенную, совершенно ровную площадку, со всех сторон замаскированную частым березняком.