Проза и публицистика

Федоров-Омулевский Иннокентий Васильевич

– Не догадываюсь,– нетерпеливо пожал плечами Терентьев.

– Если б вы, например, приняли на себя труд убедить Евгению Александровну взять обратно ее неосторожное выражение...– тихо заметил доктор.

– Сколько я знаю г-жу Белозерову,– возразил, помолчав, управляющий,– она не из тех, которые легче убеждаются чужими доводами, нежели собственными, и с этой стороны я решительно не могу предложить вам услуг.

– В таком случае, мне остается только просить вас быть моим секундантом,– окончательно выразил Матов причину своего визита.

– Меня?! – Терентьев удивленно вскинул на него глаза.– Почему же именно меня? Мне меньше, чем кому-нибудь,

позволительно принять на себя подобную роль: при тех хороших отношениях, какие существуют между мной и г-жой Белозеровой, я счел бы крайней неделикатностью встать на сторону ее противника – это раз; кроме того, извините, дуэль, по-моему, величайшая глупость, какую только придумал мир...

– Не лучшего мнения и я о ней. Но уж вы, ради бога, выручите меня,– горячо проговорил Лев Николаевич, вставая.– Мне решительно не к кому обратиться больше. Войдите только в мое положение: я здесь проездом, никого не знаю, да, наконец, я думаю, никого бы и не нашел, кроме вас.

Терентьев тоже встал и несколько раз провел у себя по лбу ладонью правой руки.

– Вы, право, ставите меня, доктор, в весьма неприятное положение,– сказал он как-то неопределенно, не то отказываясь, не то принимая предложение.

– Верю от души и хорошо понимаю деликатность вашего отказа; но я все-таки усердно повторяю вам свою просьбу... ради исключительности моего собственного положения,– пояснил Матов, порывисто пожимая ему руку.

Петр Лаврентьевич не совсем охотно принял это пожатие, опять потер себе лоб, находясь в очевидном раздумье.

– Вы ничего не будете иметь против того, если я предварительно переговорю об этом с самой г-жой Белозеровой? – спросил он наконец, как-то добродушно-выразительно останавливая свои серые глаза на собеседнике.

– Сделайте ваше одолжение.

– В таком случае, часа через два я дам вам положительный ответ. Вы остановились, конечно, на станции? – осведомился управляющий.

Матов назвал ему постоялый двор Балашева.

– Найду,– коротко сказал Терентьев и раскланялся.

Отыскав Никиту Петровича в указанной им кузнице, доктор крикнул ему: "Едемте!" – и торопливо вскарабкался на хозяйскую телегу.

– Неуж поспели оглядеть завод в эко коротко время? Скоренько же! – заметил Балашев, трогая вожжами.

– Сегодня управляющий занят, осмотрю в другой раз,– отрывисто пояснил Лев Николаевич.

Он молчал потом почти всю дорогу, изредка только вставляя неохотное слово на вопрос спутника, который наконец и оставил в покое доктора, благоразумно заключив, что "толку, мол, от него не добьешься, што за человек таков есть". Матов, впрочем, и сам не мог бы определить теперь своего настроения; в голове у него роились какие-то странные мысли, возникали какие-то смутные не то догадки, не то предчувствия. Он думал о Белозеровой, думал о Петре Лаврентьевиче, и, чем дольше сосредоточивалось на последнем внимание доктора, тем сложнее и запутаннее становились его торопливые выводы об управляющем.

"Что это за личность? На авантюриста он непохож, на романического любовника – еще того меньше, так какие же могут существовать отношения между ним и Евгенией Александровной? Сам Терентьев сказал, что "хорошие"... Гм! Хорошие!.. Это весьма неопределенно. По-видимому, и общего-то ничего нет у них: один – очевидно, деловой малый, немножко буржуа с американской складкой, крепок и сведущ, как и следует быть такому субъекту; другая – нечто идеальное... Например, это славное страдальческое лицо с огненными глазами... Впрочем, ведь контрасты иногда влекутся взаимно...

Да нет! Не может быть... Наконец, разве бы он отнесся так спокойно к этой истории, если б между ними было что-нибудь?.. Но в том-то и дело, что уж слишком подозрительно казалось это спокойствие: хоть бы удивление выразил! А то он, право, выслушал мое объяснение точно так, как выслушал бы меня, вероятно, и завидовский поп, если б я предложил ему отслужить мне напутственный молебен... Да! странно... Страннее всего, однако, то, что я здесь на каждом шагу делаю глупости, глупости и глупости!!!"

Почти такова была, за немногими исключениями, основа дум и выводов Льва Николаевича, пока он ехал обратно. У себя дома, напрасно поджидая довольно долго Терентьева, Матов даже почувствовал что-то вроде ненависти к нему (не разб.), впрочем, дать себе удовлетворительный ответ в этом новом чувстве, не имевшем пока никакой законной причины. Между тем Петр Лаврентьевич, хотя и не через два часа, как назначили раньше, а уже после сумерек, все-таки завернул к доктору с обещанным ответом.

– Я опоздал, извините,– сказал он быстро, входя и здороваясь,– кое-что меня задержало. На вашу просьбу согласен... ради необыкновенной исключительности данного случая и то погрешу против принципа. Был сейчас у секунданта вашей противницы и привез вам ее условия. Вот они.

Терентьеа вынул из кармана исписанный лоскуток бумаги и, заглядывая в него в промежутках речи, отчетливо продолжал:

– Г-жа Белозерова желает, чтобы поединок состоялся завтра ровно в шесть утра, пока спит село. Места я вам не назову теперь, а укажу его в назначенное время, так как вы все равно не знаете здешних окрестностей. Оружие – пистолеты. Если их у вас нет, я могу служить своими. Будет брошен жребий, кто первый должен стрелять, г-жа Белозерова первенства этого не хочет. Выстрелы последуют с места на расстоянии восьми шагов. Промах, даже с обеих сторон, не дает права на возобновление дуэли, и дело после того считается оконченным. Принимаете ли вы эти условия?

– Да, я согласен,– почти безучастно отозвался Матов, хотя в следующее мгновение сердце забило у него непреодолимую тревогу. Он встал и прошелся по комнате с видом человека, не знающего, за что ему теперь приняться.

– Я с удовольствием напился бы у вас чаю, доктор, если это никого не обеспокоит,– сказал вдруг управляющий, пристально и, по-видимому, не без участия следивший за хозяином своими добродушными глазами.

Лев Николаевич мгновенно оживился.

– Распоряжайтесь у меня как дома, Петр Лаврентьевич,– заговорил он самым приветливым тоном.– Мы теперь товарищи, хотя, может быть, и ненадолго, может быть, даже и против вашей воли... Поверьте, что без уважения к вам, на чем бы оно ни основывалось, я, с своей стороны, никогда не позволил бы себе предложить вам ту роль, которая связывает нас на известное время. Так точно. Премного вам обязан! – заключил доктор, несколько горячо пожав обеими руками протянутую ему при последних словах руку гостя.

Спустя полчаса молодые люди, сидя уже за чаем, мирно беседовали между собой на совершенно постороннюю тему, видимо, стараясь не затрагивать щекотливый случай, сведший их вместе; сказано было только кое-что насчет того, какое объяснение дать завтра Балашеву, если б он сделался свидетелем выбытия из дома. Правда, вначале такое воздержание стоило Матову больших усилий; но после двух-трех деликатных отклонений со стороны гостя Лев Николаевич решился не говорить сегодня больше об этом предмете. Речь у них шла теперь о заводских порядках.