Прыжок в прошлое (Бригадир державы - 1)

Шхиян Сергей

Он заплакал, беззвучно глотая слезы, и опустился на колени.

– Бросьте, Фрол Исаевич, как не стыдно. Никаких мертвых я не воскрешаю. Живым, по мере сил помогаю, это правда. Только безо всяких чудес.

– Спаси, барин, дочь, чем хошь отслужу, - попросил портной, так и не вставая с колен.

– До города далеко ли?

– Рядышком, рядышком, - радостно сказал он, отирая слезы.
– Верст пятнадцать будет... с гаком. На двуколке часа в два доедем, а там и платье тебе спроворим, и барышне твоей.

Он так разволновался, что перестал

добавлять в конце слов вежливое "-с" и Алю, одетую в холщовую рубаху, назвал не "девкой", а "барышней", что, как я заметил, ей чрезвычайно понравилось.

– Алешенька, поедем...
– попросила она сладким голоском.

– Тихон!
– закричал я.

– Чего изволите?

– Где барин?

– С гостями и девками в баню пошел.

– Что, и поп с ними?

Тихон хмыкнул и кивнул.

– Известно.

– Передашь барину, как вернется, что я с Котомкиным в город уехал и Алевтину с собой взял, как освобожусь, вернусь. А сейчас ступай на конюшню и вели конюху заложить двуколку Фрола Исаевича.

Собраться нам было, только подпоясаться. Портной уступил мне свой дорожный плащ, и я наконец смог снять душный парчовый халат. Аля собралась было нарядиться в "новое" платье, но я уговорил ее поехать в старом сарафане, чтобы не смущать людей.

Когда экипаж заложили, мы вышли во двор. Двуколка представляла собой примитивный безрессорный экипаж с двумя огромными колесами и одним сидением со спинкой, на котором с трудом могло поместиться три человека. От тряски седоков спасали только кожаные подушки, набитые конским волосом.

Котомкин сел за кучера, мы умостились рядом и тронулись в путь.

Везла нас симпатичная гнедая лошадка. Было около пяти часов вечера, солнце еще и не думало смирять свой пыл, так что в дорожном плаще портного оказалось жарко.

Мне тряская езда по пыльной грунтовке не нравилась, но Аля, впервые путешествующая в сознательном возрасте, была в восторге. Мало того, что ее провожали завистливые взгляды всей наличной на тот момент дворни, но впереди ждал огромный, загадочный мир - было от чего трусить и торжествовать.

Большой мир начинался проселками, заросшими травой, полями почти созревшей ржи и почтительными крестьянами, снимавшими при нашем приближении шапки. Потом дорога ушла в лес и стала более тряской.

По моим подсчетам пятнадцать верст давно кончились, остался немереный "гак". Котомкин подгонял и подгонял лошадку так, что она стала поворачивать голову и укоризненно косить глазом. Около восьми вечера наконец появились признаки приближающегося города. Потянулись огороды и редкие избы.

Городишко, в который мы направлялись, носил типовое имя Троицк и не прославился ни в седую старину, ни в позднейшие времена. Я, во всяком случае, никогда о нем не слышал. Обычный, говоря современным языком, районный центр с мощеной камнем центральной улицей, дощатыми тротуарами, почерневшими от времени корявыми избами с кривыми плетнями и высохшими, в связи с засушливым летом, "миргородскими" лужами.

Приличные дома стали

попадаться только ближе к центру. Некоторые были даже каменными. Основную же долю "жилого фонда" составляли рубленные, почти крестьянские избы, приличную часть - бревенчатые дома на каменном подклете. Несколько домов, как я уже говорил, были вполне цивильными. Люди на улицах встречались довольно редко, зато в изобилии было домашней птицы, коз, телят и прочей живности. Мы миновали центр с двумя внушительного вида соборами и несколькими кирпичными зданиями присутственного типа. Аля крестилась на церкви и управы и глядела во все глаза, чтобы не упустить ничего из чудес цивилизации.

Я, напротив, ничему не удивлялся и с грустью думал о том, почему у нас все такое кривое и косое, и что имел в виду угрюмый режиссер Говорухин, стеная о чем-то нами потерянном в старой России.

Портной жил недалеко от центра. Вместо вывески на его воротах были намалеваны жилетка и панталоны. Дом был довольно большой. В нем обитали хозяева, подмастерья и ученики. Сама портняжная мастерская располагалась во флигеле в глубине двора.

Наше появление произвело переполох. Забегали какие-то люди, лошадь тотчас распрягли, и мальчик лет двенадцати начал "водить" ее по двору. С крыльца спустилась миловидная, дородная женщина с заплаканными глазами, как я догадался, хозяйка, и пригласила нас в дом.

– Как Дуня?
– первым делом спросил ее Котомкин.

Женщина только горестно махнула рукой и принялась промокать глаза краешком головного платка.

– Плоха, совсем плоха, дохтур счас у нее.

Мы вошли в дом, и хозяин проводил нас прямиком к больной. В светелке царила полутьма и стоял тяжелый запах. На лавке у стены лежала под одеялом девушка, над ней возвышалась высокая сутулая фигура врача. При нашем появлении он повернулся и что-то сказал по-немецки.

В затемненной комнате, да еще против света, слепящего сквозь неплотно завешенное окно, я его не рассмотрел.

– Гуте аренд, герр доктор, - поприветствовал я его.

– Добри вечер, - ответил он мне по-русски.

Я подошел к больной. Худенькая девушка с бескровными губами и запавшими глазами с трудом приподняла веки.

– Здравствуй, Дуняша, - поздоровался я.

– Здрасти, барин, - чуть слышно, ответила она. Перед постелью на табурете стоял тазик, а доктор держал в руке ножичек, немного напоминающий современный скальпель.

– Вас ист чужой меншен?
– строгим голосом спросил он портного.

– Их ист русиш доктор, - ответил я за Котомкина.

– Русиш доктор, ха-ха-ха!
– демонстративно рассмеялся на мое представление немец, явно нарываясь на неприятности.
– Велеть подать светчи, - приказал он хозяину.
– Здесь ист один доктор - это ист доктор Винер!
– немец пожевал губами и добавил: - Их делать операций.

Я подошел к окну, сорвал закрывающую его материю и распахнул раму.

– Велите принести воды вымыть руки, - сказал я портному. Тот поспешно вышел из комнаты.