Психея
Шрифт:
Высокая, худая, тонкая тень.
Мои глаза расширяются от неожиданности. Набираю в легкие больше воздуха, приоткрыв губы, чтобы закричать, но Оно резко вытягивает руку из-под черной мантии, демонстрируя белые пальцы, которые остаются без движения на уровне моего рта. И моё горло сжимается, стенки буквально не пропускают кислород, и чувствую знакомую, ужасающую боль. Мои плечи дергаются, а руки трясутся. Судорога сковывает тело, и кружка летит на пол, разбиваясь. Я еле хватаюсь за свою шею, сжимая пальцами кожу, и хриплю, чувствуя, как ноги подкашиваются. Оно продолжает стоять без движения, лишь слегка дернув пальцами, после чего я ощущаю, будто в мое горло вонзается сотня игл. Кашель срывается с губ. Сухой и режущий, и мое бессилие играет главную роль, так что не успеваю опомниться, как оказываюсь
Алые. Алые пальцы.
Пытаюсь дышать, но боль в горле не дает нормально наполнить легкие кислородом. Оно медленно двигается, обходя меня, так что пропадает с поля зрения, после чего я слышу, как в комнату вновь врывается холодный ветер. Дрожу, пальцами касаясь окровавленных губ, и вновь глотаю воздух, чтобы позвать Дилана.
Но не выходит.
Мой взгляд замирает. Сердце начинает скакать в груди. Я пытаюсь позвать, но не могу. Вместо этого начинаю хрипеть, давиться, кашлять, издавать мычание и разные непонятные мне звуки, больше похожие на набор гласных. И ужас в очередной раз отражается на моем бледном лице.
Я не могу говорить.
========== Глава 7. ==========
Кровать слишком жесткая. Мое тело уж больно тяжелое, голова еле отрывается от подушки, набитой, будто, камнями. Руки «приклеены» к простыне, одеяло слишком давит на грудь, не позволяя сделать вдох полной грудью. Пальцы неприятно хрустят при попытке сжать ладони в кулаки. Сухая глотка. Першение и легкое головокружение от тошноты и боли в висках. Мне приходится разомкнуть веки — какие-то опухшие, уставшие. Глаза долго привыкают к какому-то полумраку, хотя настольная лампа в моей комнате горит.
В моей комнате?
Моргаю, сильно сжимая веки, после чего мне удается побороть песок в глазах, и найти в себе силы присесть на кровати. Да, это моя комната. В особняке бабушки, но здесь всё как-то иначе. Нет, как должно быть. Как было когда-то. Новый чистый ковер на паркетном полу, белые шторы, за которыми скрыт вид на ночной сад и черное зимнее небо. Да, это было зимой. Прислушиваюсь, невольно позволяя теплоте проникнуть под кожу, аромат печенья и ягодного чая витает в воздухе. Такой тихий и родной вечер, что в груди начинает ныть боль от такой старой утраты, о которой я никогда прежде не задумывалась. Опускаю босые ноги на пол, удивленно разглядывая то, во что одета — белое, кружевное платье. Пальцами касаюсь шеи. Кружевной ворот. Длинные рукава. Точно. Это моя ночнушка. Я носила её в детстве. Борясь с чувством опасности и спокойствия, встаю, медленно шаркая по теплому полу к зеркалу, что стоит у двери. И мой взгляд замирает.
Темные волосы убраны в аккуратный пучок, в такой, какой мне постоянно делала бабушка, белое платье скрывает длинные ноги, а на шее, принося неудобство, висит кулон-бабочка. И от одного его вида меня бросает в дрожь. Руки сами тянутся к шее, пытаясь нащупать кулон, но его нет. Только ворот. В отражении я четко его вижу. Опускаю взгляд на ключицы. Но его нет. Хмурю брови, пытаясь, наконец, осознать, что происходит: я, взрослая, стою в своей комнате, в своем детском платье. И этот день. Какой сегодня день? Поправляю упавший волос, убирая его за ухо, и перевожу нерешительный взгляд на фарфоровую куклу, сидящую на табурете возле моей кровати. Она одета в белое, практически подобное моему, платье, волосы уложены волнами на плечах, а карие глаза блестят на свету. И проблема в том, что у неё не одна голова. Их две. Совершенно идентичные лица, а самое странное, что я только сейчас вспоминаю, что это была моя кукла, что меня вовсе не смущало наличие двух голов вместо одной, а сейчас я смотрю на куклу с каким-то тихим страхом, ведь её стеклянные глаза, хоть и не шевелятся, но наблюдают за мной.
Голоса. Я слышу, как их становится больше. Все они женские. Заполняют первый этаж, поэтому оборачиваюсь к распахнутой двери, через которую в комнату проникает мрак из коридора. Бреду к проему, поглаживая ключицы под красивой и легкой
Торможу лишь тогда, когда на мое плечо ложится тяжелая ладонь:
— Малышка, — голос дедушки не вызывает дрожи, наоборот, я с трепетом смотрю в глаза пожилого мужчины, который не так строг, как его старая супруга. — Тебя просили не выходить, так? — тянет меня обратно, заставляя подняться на пару ступенек вверх. Вижу, как бабушка хмурит брови, замечая меня, но не подает виду до тех пор, пока все гостьи не исчезают за дверью.
— Ронни, — бабушка поглядывает по сторонам, направляясь ко мне, и останавливается на ступеньках ниже, смотря мне прямо в глаза. — Я наказала тебе сидеть в комнате. В чем дело? — оборачивается, проверяя, никто ли не вышел из двери подвала, после чего вновь поворачивается ко мне, но смотрит на дедушку. — Сегодня это должно произойти, но, — вздыхает, поднимая руки к своей шее, и начинает дергать пальцами, будто расстегивая что-то, — ты знаешь, я не одобряю это.
Мои глаза становятся шире, но не от страха, а от непонимания, ведь бабушка снимает с шеи цепочку, вытаскивая из-под высокого ворота кулон-бабочку, который впивается в мое лицо своими черными глазками-бусинками. Непроизвольный шаг назад. Упираюсь в грудь дедушки, который кивает головой:
— Ты ничего не можешь предпринять? — с какой-то досадой в голосе спрашивает, и я уверена, что ответ ему известен, так что бабушка не дает его, протягивая руки ко мне. Замираю, вовсе не чувствую тела, когда ледяной кулон касается моей кожи. Женщина вешает мне его на шею — и я внезапно вспоминаю, насколько он тяжелый, с каким трудом его приходилось носить. И сейчас чувствую то же самое. Ту же тяжесть, когда застежка на цепочке щелкает, а кулон ложится мне на грудь.
С хмурым лицом разглядываю его, не находя сил, чтобы говорить, ведь по сей день думала, что именно Джошуа вручил мне кулон, но, оказалось, всё не так.
— Почему ты… — хочу задать вопрос, но, подняв головы, перед собой никого не вижу. В теплом светлом зале внезапно становится холодно и темно, вновь пахнет старостью и гарью, сыростью и чем-то тухлым. Будто пелена воспоминаний резко спадает с головы, возвращая меня в реальность, в наш день, в этот заброшенный, всеми забытый особняк. Пальцами тереблю кулон, взглядом исследуя зал перед собой. Прислушиваюсь и ощущаю, как ледяной ветер гуляет над поверхностью треснувшего пола, пролезая под подол платья.
Шепот. Он врезается в мозг, и теперь в глотку вцепляется когтями страх. Сжимаю пальцами серебряную бабочку, сутуля плечи, и делаю шаг назад, всматриваясь в темноту перед собой. Голос, нет, мычание, оно глухое, глубокое, и звучит не только в моей голове. Оно повсюду. Эхом разносится по каждой комнате особняка, создавая впечатление того, что это сам дом. Сам дом издает такие звуки вместе с характерным для него трещанием. Продолжаю подниматься спиной вперед, при этом внимательно следя за обстановкой вокруг — любая мелочь заставляет меня реагировать учащенным сердцебиением, так что пытаюсь сохранить спокойствие.