Психоделика любви: Начало
Шрифт:
— Бинго! — и, стукнув ложкой по пустой тарелке, Дейдара расплылся в победной улыбке. — Я нашел дверь в подвал. Она под тяжелым замком, но если мы соберем более мощную бомбу, не растратив материалы на архив, её хватит, чтобы сорвать замок.
— Но дело Саске!..
— Подумай сам, что приоритетнее: выбраться отсюда без папки или же выкрасть папку и лелеять её у себя под подушкой?
Итачи понимал: Дейдара прав. Как бы он не хотел, осуществить все желаемое — невозможно. Если все идет по плану, значит, вы что-то делаете не так. И он дал добро. У него есть билет в один конец.
Но
Хаюми Конан.
Несмотря на собранную бомбу, несмотря на найденную карту, он не мог покинуть Красную Луну, бросив запертого ангела в клетке под названием «Красная Луна». Крылья Конан не позволяли рассечь небо над воротами и пиками-стражами. Крылья Конан связаны кровавыми нитями — кровными узами.
И сколько бы Дейдара не молил Итачи осуществить побег, Учиха ждал. Ждал встречи с Пейном.
Но Пейн как назло пропал из поля зрения, точно пирсингованный врач всегда был плодом больного воображения. Учиха ждал дня, когда у него появится возможность совершить поступок под стать сумасшедшему — напасть на лечащего врача Дейдары с целью забрать то, что украл Пейн.
Но в своем упрямом альтруистическом порыве помочь умершей душе найти свободу, в которой она, возможно, и не нуждалась, Учиха Итачи достиг задуманного. Во время четвертой фазы пути выздоровления.
Операционные лампы больше не слепили; их кусающий разящий свет стал привычен, как и холод, сковывающий беспомощное тело под действием наркотика.
Итачи слушал тишину, наполненную щелчками тумблеров и шипящими, как скворчащее на сковородке масло, лампами. Шепотом помех, плавно переходящих в голоса.
Какудзу, будто часть отлаженного механизма, точными заученными движениями настраивал аппаратуру, пока Кисаме через шприц заправлял капельницу, уже приготовленную у операционного ложа.
Хлопок дверью, и новые голоса. Сквозь пелену наступающего бреда Итачи видел подошедшего Хидана Дзимпачи. Тот озирался вокруг с восторженным блестящим взглядом и не вырвавшимися смешинками на жуткой улыбке, не сулящей добрый смех.
— Ну нихуя себе! Так вот как все выглядит с этой стороны! — и, хлопнув в ладоши, предвкушающе потер ими. — Я готов! Что мне с ними сделать?
— Остынь. Сегодня ты будешь в качестве зрителя. Считай это обучающими курсами, — осадил Какудзу, даже не взглянув на своего бывшего пациента.
Обижено фыркнув и матернувшись, Хидан отошел в сторону, облокотился о стену и скрестил руки с видом заядлого профессионала, не согласного с действиями коллег.
Операционные лампы свернулись в тугую спираль, разлившуюся алой краской. Расправившись крыльями ангела, она осветила зарей кровавые небеса: словно раствор, струящийся по венам, окрашивал небо серого мира в алый, словно художник пролил банку краски, вместе с глухими стонами выгнувшегося Итачи.
На фоне утопающего мира он цеплялся лишь за один образ, удерживающий его в собственном мире — кровавые крылья, вспыхнувшие, как клеймо на стене, спустив на поднявшийся ад Хаюми Конан.
Итачи бы выдернул собственную руку из тела, лишь бы дотянуться до единственной частички света в этой дрянной пародии ада. Он тянулся к Конан, что с сожалением и мольбой
— Начнем, — радостно объявил глашатай в лице Кисаме.
И пока небо заливалось столкнувшимися в битве закатом и зарей, что, схлестнувшись, озарили кровавый мир, вороны реяли вокруг Красной Луны, учуявшие наживу, которую в скором времени принесут в жертву во имя истинной боли.
Рычаг под властью Какудзу медленно потянулся вниз, как педаль автомобиля перед стартом.
Один из воронов выбился из стаи, хлопая величественными крыльями, опускаясь к телу, которым в скором времени сможет поживиться. Невротический смешок снующей по кабинету игрушки, соскочившей с плеча недовольного, скрестившего руки Дзимпачи. На плечо развернувшегося Какудзу лихо запрыгнул зайка-убивайка, занеся нож и кинувшись на Учиху.
Итачи прикрыл глаза, вдохнув полной грудью, сконцентрировав все силы в руках. И прошептал одними губами молитву, слагаемую не одним пациентом. Молитву единственному ангелу, заточенному в сером мире, окропляющемуся пущенной на алтарь кровью из разорванных кистей рук.
И, ощутив всю физическую боль, пропущенную вместо тока сквозь душу, Конан прочувствовала её всей душой. И эта боль выплеснулась в одной вспышке гнева. Затрещали электрические лампы, к которым одновременно подняли взгляды врачи. Один Хидан скучающе зевнул, раздосадованный невозможностью поучаствовать.
Холодный ветер обуял жертвенный алтарь Красной Луны, если бы Дьявол услышал их и ступал по ступеням сквозь врата через Смерть.
Ремни затрещали по швам под давлением силы человеческой и призрачной. И, вскинув руками над головой, Конан закричала со всей силой, что таилась в её живой душе, такой сильной и искренней, что поднятые со стола бумаги взметнулись ввысь в белоснежном вихре.
Растерявшийся персонал, опешив, отвлекся от работы.
Какудзу отпустил рычаг, прикрывшись руками. Капельница, никем не удерживаемая, полетела на пол. Дёрнувшийся, чтобы поймать её, Кисаме, был остановлен ударом в челюсть. Ремни треснули, и подорвавшийся с криком Учиха Итачи, выхватив из бортика скальпель, угрожающе выставил инструмент перед собой. Белоснежный бумажный вихрь щитом заслонил собой беглеца. Учиха проскочил под ним, вырвавшись из незапертого кабинета номер 99.
— Какого?! Хидан, возьми его! — рявкнул Какудзу, уворачиваясь от острых, как лезвие бритвы, листов. Дзимпачи, никогда не страшащийся боли, прошел сквозь лезвия бумаги, исполосованный его поцелуями, и вырвался из кабинета.
Бумага в один момент рухнула на пол, так резко, будто и не было режущего ветра — коллективная галлюцинация, которую растерянный, переполошившийся персонал списал на простой сквозняк.
Всего лишь сквозняк, что закрыл своим дуновением дверь, не позволив больше никому покинуть помещение. Конан сквозь стиснутые зубы, сжимая слабыми пальцами невидимые цепи, сдерживала дверь, выигрывая время для Итачи.