Психоделика любви: Начало

Скариани Аделина

Для Итачи, что мчался по темным коридорам спящей Красной Луны.

В коридоре, в конце которого ему навстречу завернул Пейн. Как красный флаг для быка, невидящего ничего кроме своей цели. И Итачи сделал то, что так тщательно планировал все эти дни: сбив с ног, навалился на лечащего врача Дейдары, дернул за пирсинг, разорвав нижнюю губу, и вырвал штангу. Хлынувшая кровь оросила его лицо вместе с медицинским халатом Пейна.

Учиха подарил ему взамен то, чем питался Пейн в байках Дейдары — резкую, знакомую, такую прекрасную боль.

Боль вместо удара. Пейн попытался схватить Учиху за шкирку, но и Итачи, полоснув руку выскользнувшим скальпелем, проскочил, вырвавшись из хватки.

Он не слышал

ничего. Тишина оглушила его. Он бежал так, как если бы мчался навстречу своей свободе — так легко он себя чувствовал, скользящий на лезвии, вымоченном адреналином. Промчался по лестнице, в пролете которой раскачивался повешенный мальчик, не видя сыплющегося песка из разинутого в немом крике рта. Не слышал угрожающих криков Хидана вслед. Не видя, как с постов подрывается охрана. Не видя окровавленный пирсинг в кулаке, что сжимал с такой силой, что отросшие ногти впивались в кожу, пуская очередную жертвенную кровь, даже сейчас окрашивающий рождающийся новый мир. В дверях стоял обглоданный труп незнакомого мужчины, держащий вывалившийся желудок в руках, как мать держит лелеемое дитя. Итачи проскочил мимо и обернулся, когда дверь захлопнулась перед носом охраны, а мужчина стоял на крыльце и смотрел ему вслед. Хидан, не остановленный препятствием, выбил собой окно и решетку с энтузиазмом настоящей гончей, мчащейся за грешной душой. Охрана с небольшим отставанием мчалась следом. Учиха, босыми ногами, с разрезанной майкой, обнажающей грудь, мчался по лужайке через сосновую рощу. Пот застилал глаза, и только когда он врезался в ворота, Итачи услышал, как ударило сердце. Еще и еще. И, сделав несколько шагов назад, Учиха с воплем отчаявшегося в предсмертном прыжке зверя, замахнулся, швырнув ключ от цепей Хаюми Конан. Штанга пирсинга перелетела через ворота, шмякнувшись в зябкую поглотившую её почву.

Итачи схватили, подняв над землей, и швырнули в ворота, приложив со всей силы головой, так, что сперло дыхание. Ток электрошоковой терапии не настиг его, заменив собою электрическую дубинку. Где-то в замке ударили сброшенные цепи с крыльев Хаюми Конан.

— Обито.

Обито никогда не имел кабинета. Обито их ненавидел, потому что Обито его никогда не предоставляли. Лишь изредка, без именной таблички. Учиха остановился, с неприязнью взглянув на остановивших его Орочимару и верно следующего за ним Кабуто. С самой сладкой ласковой улыбкой Орочимару дотронулся до плеча бывшего пациента, заговорив участливым тоном, как если бы он и правда интересовался его состоянием:

— Как ты, Обито? Мы давно не разговаривали по душам.

— У меня нет времени чесать с тобою языками. Сам знаешь, скоро прибудет начальство.

 — Верно. О нем бы я и хотел с тобой поговорить. Так сказать, обсудить кое-какие нюансы.

Они продолжали говорить на ходу, ведь Обито продолжил путь, стряхнув с плеча руку старика, как самое мерзкое, что только могло к нему прикоснуться.

— И эти нюансы имеют фамилию Учиха.

— Обито, это не смешно. Завтрашнее утро — утро отчета. Я хочу знать, что ты ему доложишь.

— Все, что произошло за время с последнего отчета, ни больше, ни меньше, — беспристрастно отчеканил Учиха голосом судьи.

— Даже Итачи и Саске? Они ведь были пациентами.

— Саске был. Итачи еще можно вылечить.

Орочимару чуть замедлился, идя позади, притихнув, притаившись, как змея в кустах, уже давно выбравшая жертву.

— Ты правда так считаешь, — сказано было так, чтобы никто не услышал, а громче воскликнул: — Значит, ты доложишь о них?

— Тебя это не касается. Каждый в системе занимается своей работой. Я не лезу в твою работу, ты не лезешь в мою, — скрипучим голосом, скривившись так, что лицо перекосило, Обито развернулся, чтобы оповестить Орочимару о том,

что разговор окончен. Но все произошло очень быстро. Обито не сразу осознал, как Орочимару вытащил из кармана скальпель и без усилия провел им по горлу Учихи выточенным хирургическим жестом. Ни моргнув и глазом. Ни шелохнувшись. Как каменная статуя с рукой убийцы.

Обито, захлебываясь в крови, схватился рукой за улыбающуюся рану, и, рухнув на колени, запрокинул голову, смотря на главврача умоляющим, выпрашивающим взглядом, так сильно, что рана на горле расширилась, и кровь забила сильнее.

— За что? — прохрипел он сквозь кровавый кашель. — Я ведь вылечился. Тоби хороший мальчик.

— Обито, — сожалеюще покачал головой Орочимару, чинно вытерев скальпель поданным Кабуто платком. — Наличие халата на твоих плечах никогда не делало тебя выздоровевшим. — И, убрав скальпель в карман, нагнулся, пригладив Обито по голове, как неразумное дитя. — Ты всегда был и останешься сумасшедшим. Игра в доктора была лишь частью твоего лечения. Смерть освободит тебя от сумасшествия, как освобождает всех.

Долго умирал Обито. Завалившись на спину, с подогнутыми ногами, смотрел в лица главврача и его секретаря, следящими за его смертью как за маленьким спектаклем. И, когда замерло тело Учихи Обито, вылечившегося посмертно, Орочимару головой подал знак Кабуто.

Подхватив тело, оба потащили Обито по коридору.

— Что будем делать с его телом? — поинтересовался Кабуто.

— Выкинем туда же, куда и Какаши — в трубу канализационного стока.

— Но стоило ли его убивать?

— Как «антивирус» он дал сбой. В нем нет больше надобности Красной Луне. К тому же у нас теперь появились новые глаза и уши, одобренные лично Пейном.

— Вот как, сам Пейн? — поразился Якуши, и улыбнулся так, будто догадался о ком идет речь.

Они прошли в служебное техническое помещение — каменное, холодное, заброшенное. Орочимару отпустил ноги бывшего пациента, открыв створку в широкой трубе, и, вместе с Кабуто, сбросил тело Обито вниз.

— Отлично. Если меня будут искать, не отвлекайте, я хочу попрощаться с моим любимчиком, пока еще есть время, — и, утерев руки от грязи и крови, плотоядно улыбнулся.

— Так значит все-таки все? Не жалко расставаться с ним?

— Безусловно, жалко. Но такого желание босса клиники. К тому же, он обещал мне оставить подарочек, пускай и сломанный.

Итачи хотелось смеяться в лицо судьбе, ведь с клеймом проигравшего он остался победителем. Он смог. Он выбросил пирсинг Пейна за пределы клиники, и видел сладкие сны, где ангел реет там, где ему и подобает быть со времен сотворения мира — в небесах.

Но когда Итачи проснулся прикованный ремнями на родной, провонявшей потом койке, в палате, где царствовала сырость, тени и хлорка, он повернул голову, от резкого движения которого хрустнули суставы шеи. Рядом лежала Конан, с закрытыми веками, как спящий живой человек. От живой её отличало только отсутствие дыхания и тепла. Но и холода от неё никогда не было. Ничего. Одно ничего из пляшущих теней и света в его фантазии, соткавших образ прекрасной девушки спящей в его постели рядом, с ладонью над его рукой — невесомой, не осмеливающийся в страхе пройти сквозь неё и напомнить о своем несуществовании.

Итачи долго всматривался в недвижимые глазные яблоки, в застывшие ресницы, в бледные пухлые губы, хронические фиолетовые синяки под глазами — идеальные под цвет волос вместо теней над верхними веками. С пирсингом под нижней губой. Учихе хотелось до него дотронуться, будто надеясь, что Хаюми нашла его за воротами и успела надеть. Будто призрак способен на это.

— Почему ты не ушла?

— Потому что я не могу бросить ни тебя, ни Пейна, — тяжело вздохнув, прошептала Хаюми, не открывая глаза.