Птица-жар и проклятый волк

Бронзова Полина

Волк сел, голову наклонил, слушает.

— У реки Смородины птица-жар гнездо вьёт, воду пьёт, — говорит старуха. — Ты её спас, тебе за это награда причитается. Станет она тебе сулить золото да серебро, меха да шелка, расписные хоромы, табуны да стада — ничего не бери, а проси самое длинное перо из её хвоста.

— Что ж она сразу награду-то не дала? — не утерпела Умила. — Вишь, улетела и не вспоминает!

Рассмеялась тут старуха, а отсмеявшись, сказала:

— Так уж устроено: то, что тебе положено, хватай да крепко держи, а то и добивайся, чтобы дали. Ежели будешь молчать

и ждать, что оно само в руки пойдёт, то ничего и не дождёшься. Не требуешь, так оно тебе будто и не шибко надобно!

И, посуровев, докончила:

— Не позабудь, проси перо. В сторожку вернёшься, дверь затвори и возьми со стола золотое яйцо. Тут тебе помощь пригодится: надобно выйти да то яйцо перебросить с правой руки на левую, да не оглядываться, что бы позади ни слышалось. После в Перловку спеши, чтобы прежде Казимира поспеть. Яйцо на кладбище, на камне оставь, а перо зарыть надобно между полем и лесом.

— И что ж тогда будет? — спросил Божко.

— Ежели всё верно сделаете, ворочайтесь в Перловку, когда Казимир то место зачарует. Да запомните: не успеете выбраться, он и вас там запрёт, а успеете, вольно ходить сможете. Как воротитесь, отыщите то, чего прежде не было, там мы и повстречаемся. А нынче пора мне, свои дела имеются.

Сказала так старуха, да и пошла прочь. Скорым шагом идёт, будто ноги у ней молодые и силы много. Уж едва можно её разглядеть в сумерках, только красный платок ещё виднеется, да вот и он растаял.

— Кто она такова? — спрашивает Умила, на волка глядит, а тот и сам не ведает.

В эту пору птица-жар обратно летела, весь берег светом залила, реку огнём зажгла. Стало светло, далеко видно, до самых окраин. А дорога-то пуста! Вон мельничный двор, до него неблизко, старуха бы туда и бегом не добежала. Вон редкие берёзки, они уж пооблетели, сами тонки, за ними не укроешься.

— Куда ж это она подевалась? — почесал в затылке Божко. — Не в канаву ли упала?

— Думается мне, такие в канавы не падают, — ответила ему Умила, качая головой. — Так что же, пойдём за пером? Нашу телегу взять надобно, скорее доедем.

Да волк не спешит уходить. Перо бы добыть нехудо, а только неясно, что от него за прок. Он ведь сюда шёл с водяницами толковать. Они помочь обещали, а он уж будто знает, о чём просить.

Побрёл он в камышовые заросли, лапы в студёной воде замочил, стал голосить, водяниц кликать.

Глава 28

Совсем уж темно у реки. Порой истончатся тучи, луна прольёт бледный свет, блеснёт меж камышей вода. Волк на сырой земле стоит, ждёт. Умила за его спиной застыла, молчит, а Божко на плакучую берёзу влез, оттуда глядит. У него ни иглы, ни булавки нет. Просил у Умилы, да она не дала.

Долго водяница не являлась. Должно быть, она ждала, когда луна ярче засветит. Нынче прихорошилась, венок из донных трав да гибких ветвей сплела, русую косу распустила, сама улыбается так, чтобы щучьих зубов не видно было. Из воды по пояс вышла, в мокрой рубахе красуется. Божко на берёзе, слышно, охнул восторженно.

Умила тут потемнела лицом, ровно грозовая туча наползла, и говорит волку неласково:

— Ты уж мне растолкуй, недогадливой, для чего её звал.

— А он

на нас всё любоваться ходит, — ехидно говорит водяница. — Погляди на меня да на себя: совсем ты нехороша, не мила ему!

Ясно, нечисть. В другой раз не докличешься, помощи не допросишься, а как пакостить, так они первые.

Осердился волк, зарычал, в воду скакнул — полетели брызги! Водяницу к берегу тянет, длинную рубаху рвёт, рычит, та визжит, отбивается, острые зубы скалит, скрюченными пальцами в глаза метит. Умила уж с берега кричит, отпустить велит. Бросил он трепать водяницу, отскочил, сам ощетинился, кажет клыки.

— Вижу я, как ты ему мила да хороша, — насмешливо говорит Умила.

Водяница на неё шипит, оторванный лоскут к рубахе прилаживает, венок потеряла, тот утоп. Глаза огнями горят. Две её сестры на шум явились, из воды глядят.

— Он ведь нам помог, защитил Марьяшу, — с осуждением сказала чернокосая. — Что ж ты, Снежана, разве так надобно за добро платить?

Снежана и на неё зашипела.

Стал волк по речному песку прутом водить да писать, что ему надобно. Торопится, покуда луна светит, Умила ему помогает, склонившись низко, чтобы разобрать. Он выведет: «Перловка», она и расскажет, что Марьяшу с отцом да царевича туда шлют спозаранок. Нацарапает: «Каз» — Умила тут же скажет, что колдун в этом повинен. «Помощ» — ясно, помощь нужна. «В озеро»…

Водяницы на берег вышли, меж собою толкуют: он царевича утопить просит? Не утопить, а что же? Колдуна утопить? Этого они не сумеют…

Божко на них загляделся и с берёзы упал, охает. Позабыл, что сам без иглы да булавки, тоже прихромал, будто помочь хочет, а сам всё перевирает. И думает не о том, и глаза пялит не туда.

Умаялся волк, сил нет. Всё же Чернава поняла, что надобно.

— Хочешь нас в Перловку отправить? Да ведь нам туда не добраться, — говорит. — Этой рекою туда не выплыть, по земле не дойти. Далеко, иссохнем, совсем умрём.

А волк уж знает, где бочку взять, да телега с конём имеется. Может, они в бочке продержатся?

Не по нраву это пришлось водяницам, но согласились. Хоть как Марьяше там помочь сумеют, за царевичем приглядеть. Только жаль им со своей рекой расставаться, пригорюнились. Лунный свет по воде разливается, камыш стеною стоит, под ветром клонится. Меж зарослей на прогалине стоят водяницы в белых рубахах, с кос вода течёт. Одна руки к груди прижала, другая камыш всё гладит, шепчут:

— Речка наша, матушка! Свидимся ли ещё?

Да уж слово дали помочь, не откажутся. Велел им волк ждать у Телячьего брода, покуда телега подъедет. А ночи нынче хотя и не коротки, да многое надобно успеть, оттого он Божку велел идти да запрягать коня, а после по мосту, по лесной дороге ехать, чтобы у выворотня встретиться.

— Вы что ж это, за пером без меня пойдёте? — обиделся Божко. — Да и ночь-то какая тёмная, а я в этих местах не бывал, с пути собьюсь. Вместе поедем!

— Ишь ты, храбрец! — говорит Умила. — Одна эта ночь у нас и осталась, и покуда не забрезжило, водяниц надобно подале увезти. Небось объезжать любое жильё придётся, в одной-то бочке их так не уместишь, чтобы не виднелись. Промедлим, не успеем! Ступай, да скоренько.