Птицеед
Шрифт:
— Правда. Но бывают и более редкие.
— А вы можете очаровать кого угодно?
Я усмехнулся уголком рта. Иногда моя воспитанница весьма убедительно может делать вид, что её занимают лишь платья, да куклы. Уж о чём, а о градации ветвей колдунов и их особенностях она знает лучше меня.
— Не всех. — Ещё одна улыбка, взгляд на меня, словно бы спрашивая, а известно ли моей племяннице хоть что-то о потомках или я храню эту информацию в секрете и от неё тоже. — Порой случаются промашки. Но большинство подвластны этой силе.
—
Ида хмыкнула:
— Я предпочитаю слово «объект». Но это, и в самом деле, временно.
— Иначе Кобальтовая ветвь уже бы правила Айурэ, — добавил я, забавляясь, как они внимательно изучают друг друга.
Действительно. Очаруй лорда-командующего, и все дела. Но, по счастью, колдовство имеет свойство довольно быстро сходить на нет. Хотя и его иногда хватает, чтобы нанести максимальный ущерб. Такие случаи в прошлом бывали. Колдуны всего лишь люди, и они не чужды любви, мести, жажды наживы, стремления к своим целям.
Впрочем, ни один такой умник не закончил хорошо, и каждый оказался в клетке для кормления чаек.
— Я рада, что мы не правим.
— Вас ждут, риттер Раус. — Фридрих появился у перил второго этажа. — Позвольте, я провожу, если готовы.
Я ещё раз поцеловал руку Иде на прощание, заверил в скорой встрече, и мы распрощались.
— Хотела посмотреть, как она отреагирует на вопросы?
— На невинные вопросы, — тихонько шепнула Элфи, хотя в её глазах плясали сороки. Та ещё невинность. — Ей неприятно, что она не может воздействовать на тебя. Ощущает свою уязвимость, когда я напомнила об этом.
— И…
— И она не хотела бы власти, которую ей даёт эта сила.
— Хм…
— В целом она милая. Но высоченная, как дозорная башня. Ты ей нравишься.
— Хм…
Фридрих провёл нас на третий этаж:
— Ритесса примет вас в комнате географии, — не оборачиваясь, известил дворецкий.
— Ах, это чудесное место, — мечтательно пропел я и, поймав недоумённый взгляд моей юной спутницы, пояснил: — Лучшая комната, чтобы запереть внука в наказание и лишить его ужина. Приходилось скучать, вертеть глобус и листать старые тома, кашляя от пыли, пока со свечами и подносом с сэндвичами не появлялся Фридрих. Он кормил меня тайком.
Старикан кашлянул в кулак, невольно тоже вспомнив о прошлых деньках. Однажды я со злости разбил табуреткой окно в своей тюрьме, и он поднял на уши всю округу, заменив стекло до того, как об этом узнала бабка и мне досталась куда более суровая кара.
— Ты меня никогда не запирал с книгами, — с обидой буркнула Элфи. — Я лишилась счастливого детства.
Иногда она, точно утёнок, копирует меня и шутит невероятно… цинично.
— Могу тебя оставить здесь на неделю, — пригрозил я. — Как раз успеешь прочесть всё, что там есть.
— Это если меня запрут.
— О. У меня нет никаких сомнений, что подобное случится уже нынешним вечером.
Фридрих распахнул перед нами дверь, предупредительно отошёл в сторону, пропуская в сводчатое помещение, обитое тёмно-коричневым деревом. Через восемь стрельчатых оконных арок проникал свет, рисуя на стенах знакомые контуры.
Здесь ничего не изменилось, разве что скелет гнилоеда убрали от малого письменного стола к дальним книжным шкафам, забитым старыми картами, и накрыли его фиолетовой тряпкой размером с полковое знамя.
Основным предметом здесь конечно же был огромный глобус, сделанный из выгнутых медных пластин, облицованных янтарём. Он занимал четверть комнаты, располагаясь на лакированном возвышении, в котором установили шарниры, позволявшие ему вращаться от одного тычка пальца.
Признаюсь вам в том, в чём никому не признавался. Будучи здесь заперт, как-то я взял стремянку от книжных стеллажей, забрался на самую вершину шара и скатился вниз, едва не свернув себе шею.
Но всё равно было весело.
Фрок Хайдекраут, моя родная бабка, постукивала сложенным веером о ладонь, изучая вашего покорного слугу взглядом придирчивой гадюки, решающей, подходит ли этот воробушек для её завтрака. Она всегда так смотрела, словно бы искала какой-то изъян, скрытый от моих глаз, но совершенно ясный для неё. Что-то, бывшее у меня с момента рождения, неспособное исчезнуть со временем, даже если пригласить лучших докторов, которые назначат превосходные лекарства.
Я помню этот взгляд. Он пробирал до мурашек. И, в раннем детстве, пугал. Нельзя так смотреть на детей. В особенности на собственных внуков.
Потом, когда Рейн или я возвращались из Ила, она смотрела ещё пристальнее, желая найти червоточину, которая должна появиться в нас. Став умнее, внимательнее, я начал понимать, что за этим пронзающим меня взором скрывается истинная эмоция.
Страх.
Тот, что поселился в ней, когда Ил вгрызся в кости её сына, помрачил разум и убил. Она боялась, что меня постигнет такая же судьба. Особенно после исчезновения Рейна.
И этот страх делал Фрок человечной в моих глазах. Обычной. И даже немного ранимой, пускай она хорошо пыталась прятать его не только от меня, но и от себя.
В семьдесят восемь она всё ещё выглядит так, словно ей едва исполнилось пятьдесят: ровная осанка, ибо время не спешит сгибать Фрок к земле, крепкие зубы, кудрявые волосы в которых до сих пор виден фамильный каштановый оттенок, и кожа, не превратившаяся в сморщенную сумку, покрывшуюся пигментными пятнами.
Это не было удивительным в Айурэ — благородная кровь первых родов по-прежнему не редкость. Такие женщины стареют долго.
Единственное, что выдавало её настоящий возраст — немного трясущаяся голова. Бабка не могла это контролировать и, полагаю, подобное обстоятельство приводило её в тихое бешенство. Хуже собственной слабости для неё ничего не было.