Птицеед
Шрифт:
Я расплатился с кучером, и мы с Элфи пошли первыми, наш сопровождающий в десятке шагов от нас, вежливо отстав.
От нагретых за день деревьев и кустарников пахло сладкой пряностью смолы. Невероятный запах моего детства, мне кажется нигде больше в городе нет такого аромата. Он отправляет меня в прошлое, которое, частенько, было вполне беззаботным и прекрасным.
Мы прошли через несколько горбатых мостиков, переброшенных над узкими быстрыми ручьями, стремящимися к Эрвенорд. К вечеру в них на всю весёлую многоголосицу начнут распевать лягушки,
Пока же вокруг звенели цикады. И этот звук, днями лившийся в распахнутые окна моих комнат, также возвращал меня в прошлое.
— Значит, здесь семейное гнездо Люнгенкраутов? — Элфи с удовольствием смотрела по сторонам, опираясь на мою руку и вышагивая с прямой спиной.
— Нынешнее — да.
— Почему она Хайдекраут?
— Вереск[2] ей по нраву больше, чем медуница, — хмыкнул я. — Долгая история. Она не любит прошлое, которое связывало её с этой частью семьи. О них успели забыть, а отец извлёк скелет из старого шкафа и восстановил древнее родовое имя с разрешения властей, благо такое право наследования существует. Дед уже был мёртв, так что возразить не мог. А бабка… сильно разозлилась. Но признала закон Айурэ о возрождении древних имён.
Мы прошли аллею, мраморную беседку, поле для игры в ручной мяч и конюшни. Тут нас встретил пёс-посыльный, спешащий обратно.
— Друзья, — сказал ему охранник. — Запомни.
Он глянул безучастными тёмно-жёлтыми глазами, даже не вильнул хвостом. Но нос поставил по ветру, ловя запах. После подошёл к нашему сопровождающему, позволил прицепить поводок, вывалил язык, вполне довольный собой.
— Сколько собак сейчас на территории? — спросил я.
— Шестеро, риттер. Но выпускаем к ночи, так что вас они не побеспокоят.
Он ушёл, уводя зверя.
Особняк появился, как всегда внезапно, выскочив громадной четырёхэтажной махиной, роняя на нас свою неподъёмную исполинскую тень.
— Весёлое место, — прошептала Элфи, сбавившая шаг. — Гнездо мечты.
— Наше жилье тебе нравится больше? Я рад.
— Если бы я жила здесь с рождения, то была бы крайне мрачным ребёнком.
— Ну я же им не стал.
— Ты человек, который не умеет долго унывать.
Дом по крышу зарос зелёным плющом. Ежегодно в этих переплетающихся друг с другом зарослях прорубали отверстия для окон и дверей. К осени побеги становились ярко-красными, словно пожар, и пока не начинались дожди, это было невообразимо красиво. К зиме листья облетали, и дом обретал сходство с андеритом, который выдерживает осаду одеревеневших змей.
На высоком крыльце нас уже ждал дворецкий в тёмно-жёлтой гала-ливрее с серебряными пуговицами и шерстяным аксельбантом. Вот уж не знаю, как Фридрих умудрился так быстро надеть лучшую форму для встречи, но он даже не запыхался, а парик его белел от свежей пудры.
— Риттер Раус. — Его поклон был выверен и церемонен. — Добро пожаловать. Ритесса, добрый день.
Он встречал меня как ни в чём не
— Здравствуй, Фридрих, — улыбнулся я. — Рад, что у тебя всё в порядке.
Ему было к восьмидесяти, но он всё ещё оставался гренадерского роста, не сутулился, а шириной плеч мог поспорить с великаном. Такой дуб срубит только очень настырная смерть.
— Я тоже, риттер. — Его длинное лицо, украшенное седыми лохматыми баками, чуть просветлело. — Ритесса заканчивает встречу и примет вас в ближайшие полчаса. Позвольте предложить вам напитки и закуски.
Я уже заметил, что на другой стороне двора стоит коляска, запряжённая парой белых донгонских лошадей.
— Конечно. Через несколько минут. Я хочу показать моей спутнице вид на реку.
— Как вам будет угодно, риттер, — снова поклонился Фридрих. — Выделить вам лакея для сопровождения?
— Я помню дорогу.
— Очень хорошо, риттер. Я оставлю дверь открытой. Проходите сразу в гостевую столовую. Всё будет готово.
— Между прочим я голодна, — шепнула Элфи, когда мы отходили. — Что там у этой реки, когда в столовой могут быть печеньки?
Из-за повозки гостей вышел человек. И надо сказать, что мы удивились друг другу. Я уставился на Ларченкова, а он на меня. Затем этот медведь направился к нам.
Он как Голова в какой-то мере. У них есть общее — их лица не меняются. И если Тим показывает миру флегматизм, то росс кажется мрачным букой.
Его маленькие глазки пробежались по Элфи. Снизу доверху, зацепившись за фигуру, что, конечно, тут же у меня вызвало раздражение.
— Что ты здесь забыл, Люнгенкраут?
— Нет-нет, родной. Мы не в Иле и не друзья, так что не забывайся. — Мой тон был жёсток.
Он пошевелил сжатыми челюстями, показывая, как ему не нравятся мои слова, но сказал:
— Простите, риттер. Я не ожидал этой встречи и повёл себя грубо.
— Прощаю, — смилостивился я и пошёл себе дальше, увлекая за собой Элфи.
— Это ещё кто? — Она не удержалась, чтобы не оглянуться на человека в высокой шапке. — Он же лошадь одной рукой поднимет! Ну ничего себе! Кто его кормит?
Полагаю, я знаю кто. И полагаю, знаю, кого принимает сейчас бабка. Ин-те-рес-но. Ненавижу тесный Айурэ.
— Ларченков. Я рассказывал.
— Точно. — Девчонка снова обернулась. — Он слуга Кобальтовой колдуньи. Она здесь?
— Тщ-щ. Давай потом. Вон причал.
Мы вышли к Эрвенорд. На противоположном, далёком берегу вырастала мрачная стена Шварцкрайе. Зеркало висело в небе бронзовой полосой, отражая облака. Я свернул на узкую, посыпанную белым щебнем дорожку.
Он хрустел под подошвами, вёл нас через разросшиеся заросли белых и розовых рододендронов, на маленькое пространство, где из коротко подстриженной травы торчали гранитные птичьи перья, на каждом из которых восседала статуэтка галки, птицы, что по нашим поверьям уносит к Рут души умерших.